Может, случилось что?
Пришла подруга № 1, участливая и завистливая:
— Тебе надо подать на алименты, — твердо определила она, — он уже третью бабу меняет.
— Четвертую. Первой была я, — самолюбиво ответила подружке, чтобы не поступаться приоритетом.
— Тем более. Чего ради ты ему деньги даришь? Трое детей! Тебе не вытянуть.
Черта с два не вытянуть! Не буду я у него деньги просить — не стану дальнейших баб бездолить!..
(Смешные и милые давние воспоминания: он в моем подъезде с охапкой кувшинок; он, показывающий мне родительскую дачу так, как будто нам действительно интересно, где растут яблони, а где — клубника; он, наутро приготовивший мне завтрак и уронивший яичницу прямо в постель; он, деревянным голосом объявляющий родителям: «Папа и мама, вот моя…»; он, висящий на водосточной трубе у окна пятого этажа роддома: «Сын!..»; он, пляшущий на снегу: «Я же говорил, что девка родится!» Он, ласково утешивший: «Ну, раз уж аборт поздно — рожай, что уж сделаешь. Где двое — там и трое». И страшный сон, приснившийся мне полгода назад: длинный низкий шепот, извивающийся по постели: «Любовь прошла-а-а…»)
«Об этом я подумаю завтра», — сказала Скарлетт О’Хара. Ветром меня не унесет — некуда, на содержание нас никто не возьмет, а на мою зарплату мы не проживем.
Позвонила верная и состоятельная подруга № 2:
— Ну, как твой козел?
— Он не мой и не козел, — обиделась я за коммунального соседа, — у него возрастные явления. Переходный возраст.
— Ну-ну, давай защищай! Он тебе деньги-то дает?
— Раз не дает, значит, нет у него.
— Ну-ну. А тебе в твоей богадельне-то платят?
— Платят. Шестьсот. И детские сто тридцать.
— Ну, давай ложись и с голоду помирай. Значит, так: послезавтра к десяти приедешь в Апрашку, под аркой я тебя встречу, возьмешь носки и колготки на реализацию. Понятно?
— Никогда. Я торговать не буду никогда, — испугалась я, — а вдруг кто-нибудь увидит?
— Увидят, — дружески пообещала верная и состоятельная, — а не увидят, так ты ноги протянешь, идиотка!
Так я стала новой русской.
Рэкетиров было двое: один вежливый, но очень длинный (я ему — по ухо), а другой с фонарем под глазом, но совсем маленький (он мне — до плеча). Нормальные такие, обыкновенные рэкетиры. Как в кино показывают: куртки, затылки и пальцы веером.
— …Вы же умная женщина, — говорил очень длинный, представившийся, конечно, Малышом, — не мы, так другие. Крыши-то у вас нет?
— Ой нет, извините, пожалуйста, — я на всякий случай смутилась.
