Я, конечно, ему нахамила и виновата. Но он же первый меня кремчиком намазал, а потом еще и нахамил! Этот проклятый кремчик вкупе с рожей отрезал мне возможные пути для примирения. Погибаю, но не сдаюсь, решила я и стала изыскивать внутренние резервы.
Собственно, изыскивать было особо нечего. Резервы хранились непосредственно на мне и состояли из золотого семейного запаса: кольца обручального — одного, сережек с камушками — двух (или одна пара) и хиловатой цепочки под горлышко. Я мечтательно потратила грядущее богатство и отправилась в ломбард.
Прав был великий сказочник Шварц: там работают исключительные людоеды, то есть просто феноменальные людоеды. Да вы сами знаете, кто в ломбардах не запутывался! Не успела я глазом моргнуть, как у меня забрали фамильные драгоценности, которые мы собирали вдвоем лет пятнадцать, и отвалили триста десять тысяч.
Разбогатеть не получилось, хотя это уже сулило скромную, но обеспеченную жизнь.
Широким жестом я заплатила за квартиру и (гулять, так гулять!) купила детям по йогурту, банку лимонада на всех и три апельсина. Войдя во вкус разудалого мотовства, прихватила полкило недорогой французской ветчины без вкуса и запаха, пачку стирального порошка, рулон туалетной бумаги, килограмм шоколадных пряников, два килограмма мороженой баранины, кочан капусты, пакет финской муки, две пачки маргарина «Домашний», три десятка яиц, килограмм сахара и…
И тут деньги опять кончились. Я изумилась и впала в нищету.
Свора голодных подростков, оккупировавших кухню, корыстно обрадовалась моему приходу и загляделась на сумки у меня в руках.
— Ешьте, ребята! — я щедро выкинула на стол всю снедь разом.
Лучше бы деньги не тратила. Через десять минут, отвернувшись от разгромленного стола, они разочарованно уставились на мои пустые руки.
— Сгиньте с глаз моих, пожалуйста, — попросила я. — Больше ничего нету. Пойду по сусекам поскребу.
Что там было, в моих сусеках? Средней заношенности тряпки, которые не взял бы ни один приличный секонд-хэнд. Я с сомнением перебрала свою одежку. Может, неприличный возьмет?
М-да, подумала я, вот гад! Уже месяц не разговаривает, и ни копеечки. Ладно, я ему морщиниста, бесхозяйственна и нехороша, но детей-то за что? Они, скучное дело, есть хотят независимо от родительских распрей и, что удивительно, хотят есть каждый день и неоднократно.
Все-таки не был он таким раньше. Не так еще ругались, но в пределах светлого дня. К середине ночи всегда мирились, железно. Я вспомнила бурные примирения и, кажется, загрустила.
