Вошла Катюша в белом переднике, в красных комнатных туфельках.
— Папа, кофе готов. Нарежу кекс и можно садиться за стол.
Коренев посмотрел на Катюшу, вспомнил о Тане. «Как там она?» — подумал невольно. Возвратится когда-нибудь из длительной командировки, а дочь вышла замуж… К примеру, за Дробова или за Юрку. Разве так не бывает? Надо бы позвонить ей в Еловск, узнать, все ли в порядке…
Ершов ответил Платонову:
— Собирательный образ — это прием. К такому приему можно не прибегать, если прообраз достаточно колоритен.
— А Ленин?! — почти задохнулся Платонов. — Даже лучшие фильмы о нем желают лучшего!
— Не спорю, Кузьма Петрович, не спорю! — подтвердил Ершов.
— Тогда, почему наши деятели кино позволяют великому человеку единственную роскошь — слегка картавить?! Извините, но гениальное, на их взгляд, должно быть зализанным до неузнаваемости… А Ленин прежде всего человек! Как нам известно, революции в лайковых перчатках не делаются. Тут уж изволь засучить рукава, непримиримым быть к черному и прогнившему… Ильич не только умел быть добрым из добрых и мило улыбаться. Он умел быть жестоким с врагами революции. Болел, как болеет, недомогает каждый. Умел нервничать, гнать в шею врачей, знакомых и близких, когда мешали ему работать. В том-то и соль, что все человеческое было присуще ему и все же он был необычен, велик, гениален! Так покажите его таким, покажите!
— Насколько известно, Виктор Николаевич сценарии не пишет, — вступился за Ершова Коренев.
— И пусть не пишет. Будет писать, как другие, я с ним не так разговаривать буду, — пригрозил на всякий случай Платонов.
А Ершов ушел в свои мысли…
Не очень давно город готовился к встрече большого гостя. Улицы были забиты людьми. Много знамен, транспарантов и лозунгов. Трамваи, троллейбусы и, автобусы по маршруту «Аэропорт» прекратили движение. Гость летел из Пекина в Москву, приземлился на отдых. Как говорили, был не вполне здоров. Встречи в Пекине его надорвали. Ершову оставалось минут десять хода до главной улицы и издательства. Здесь почему-то между встречающими образовался разрыв…
Ершов вновь обернулся. Кортеж машин спускался к центру. Машины шли сравнительно медленно. Возбужденные голоса, рукоплескание тысяч людей сопровождали кортеж… А Ершов как был на проезжей части, так и остался…
Машины совсем уже близко. С передней откинут тент. Рядом с водителем Ушаков. Он стоит и машет шляпой, приветствует… Но Ершов смотрит на заднее сидение, не на Крупенина, а на человека, чье лицо ему слишком знакомо по многим портретам. Он хотел бы всмотреться в это лицо, запомнить. Если бы можно, познать и мысли того, кто взял на себя столь великую ношу, как государство… Взял, много ездит и выступает. Может быть, выступит перед партийным активом и в Бирюсинске? Ну, а если уж выступит, то никуда не уйти от Байнура, от разговора об этой сибирской жемчужине.
