— A-а, брось, парень, брось, Кузькин тебе говорит. Книги, нормы, твою писанину к жизни не примеришь. И вообще, если по букве идти — ни черта не будет!
— Будет. Я не для того пятнадцать лет учился, чтобы пускать работу на глазок. Я учился…
— Учился, учился, — закричал Святкин, — я не дурной, кажется.
— Паспорт не подпишу. Это обман.
— Ну, это ты зря, обман мы сами не пустим. Что цементу переложили лишнего, скажу по совести, переложили. У тебя лаборатория, а у нас, чтоб крепче было, своя смётка. И не мы ведь переложили, а на бетонном заводе. Так главный инженер велел: план надо, сам знаешь, срываем план. Будет держать, никуда не денется. Не бойся, — Сеня говорил ласково, стараясь всё замять, сгладить.
— Вот как! — Сергей Алимович сдвинул брови. — Я так и думал. — Повернулся и пошёл к выходу из тоннеля. «Значит, «главный» распорядился. За счет лишнего цемента он думает гарантировать прочность. Им нужен план».
— Подпишет, как миленький, сопляк бородатый, — ударило в спину Сергею Алимовичу. Он обернулся всем телом и крикнул:
— Не подпишу! Не подпишу! Шиш вам! — И выбежал из тоннеля.
Над головой сияла красная буква «М», точно такая же, как над станциями московского метрополитена. Тоннельщики и были метростроевцами. «Они боятся Москвы. Из Москвы жмут, требуют. Там, в Москве, у них на столах чертежи и цифры, а здесь жизнь…» Задыхаясь от стыда и обиды, он стремительно пошёл прочь из котлована…
«…Болван, идиот, как семилетний пацан закричал: «Шиш!» Позор! А Сеня обиделся всерьёз, напился. И даже не смотрит в мою сторону. Рекордсмены. Если подпишу паспорт на этот кусок, они весь тоннель так фуганут. На каждый кубометр переложили по двести килограммов лучшего марочного цемента. Но дело, в конце концов, не в этом. Количество ведь еще ничего не решает. Если бы количество цемента в каждом кубе бетона было в прямой пропорции с его крепостью, то самый лучший бетон получился бы из сплошного цемента. Я так ему и скажу. Я так и скажу главному инженеру… Закричал «шиш!» — какой позор! Действительно мальчишка.
Сквозь запах горячего металла, солярки и гари, которыми была пропитана кабина, пробивался тонкий и крепкий аромат чабреца.
— Гля, ты гля, что за птица? — Шофёр ткнул коричневатым пальцем в окошко.
Метрах в пятидесяти от дороги, на лысом пригорке, сидел высокий буро-серый орёл, величественный и равнодушный к ревущей на подъёме машине.
— Царь природы — орёл, — сказал Сергей Алимович.
— Что? Мотор шумит, говори громче.
