Сейчас, как ни была измучена и убита Оля, она не могла не согласиться с тётей Катей, что квартира Бориса, в которой они жили, слишком запущена, что в такой грязи нечем дышать.
— Нас с тобой две женщины, — твердила тётя Катя, — горе — не оправдание, куда ни сунешься — срамота.
Решили устроить генеральную уборку и начать её ранним субботним утром. Коляску со спящим Олежкой выкатили на балкон.
— Ты погуляй с Борей, — не поднимая глаз, сказала Оля Борису и помогла ему выкатить на улицу коляску с сидящим в ней веселым Борей. Борис был сумрачен. Его угнетали эти прогулки. Борис не знал, куда деваться от сострадания соседей, которые шумным одобрением встречали выходы отца и сына. Его подавляли и бесили сочувственные взгляды прохожих. Он был уверен, что все шёпотом передают друг другу его историю, и этот шёпот, которого и не было вовсе, который он выдумал, преследовал его как кошмар. Но больше всех он и презирал и злился на самого себя. Ему было стыдно вытаскивать на улицу коляску Бори. На улице, у порога их многоэтажного дома, отца и сына всегда окружала толпа детей и взрослых, и Борис не находил в себе мужества не замечать этого, он видел каждого нового человека, каждую удивленную детскую мордашку и готов был всех расшвырять, хотя чувствовал, что Борю нисколько не угнетает эта свита, а, напротив, веселит.
«Жаль, что папа не разрешает им прокатиться в моей коляске», — думал Боря и смеялся, поворачивая счастливое лицо к отцу. Боре никелированная коляска приносила истинное наслаждение. Борис улыбался сыну, а душа его кричала: «У тебя ноги, и у всех у них ноги, а у твоего сына, у твоего единственного сына вместо ноги — обрубок, и он смеется, он радуется этой проклятой коляске, её никелированному рулю, мягким рессорам». И Борис спешил уйти со своей улицы и гулял с Борей в пустынном сквере, где сидели только одинокие пенсионеры. Боре было скучно гулять в этом пустынном сквере, где не было ни одного мальчишки. Он крутился, задавал отцу бесконечные вопросы, на которые тот отвечал односложно и с такой неохотой, что Боря, наконец, обижался, умолкал. Так и гуляли они молча. Боря смотрел в небо, где летали голубиные стаи в солнечных лучах — то белые, то золотые, то розовые, то вдруг чёрные. А большой Борис смотрел себе под ноги и отшвыривал в сторону попадавшиеся среди гальки большие голыши.
Оля в это время обметала веником с намотанной на него тряпкой стены, убирала шкафы, где газеты пожелтели от времени и пыли, отодвигала мебель, выметая сор, протирая мокрой тряпкой пыльные квадраты пола. Из-под тумбочки она вымела губную помаду и брезгливо поморщилась.
