нас теперь без ножа режут. Поставки за них выполняем мы. До того дошло, что и спину разогнуть не можешь, если нет на это указания Петричко…
Петричко был в Трнавке председателем национального комитета[2]. Резеш, произнеся его имя, сплюнул.
— А может, зря ты про них так?..
— Если бы зря! Да ведь ихние порядки, дружище, нас просто доконают. Не понимаю эту их колбасную тактику. Слыхал про такую? Отрезаешь от колбасы кусок за куском до тех пор, пока от нее ничего не останется. Сперва взялись за графов и помещиков, затем за землевладельцев помельче, а потом — за тех, кого нынче называют кулаками. И это было бы еще ничего. А теперь вот дело дошло и до нас, грешных. Не смеем уже и скотину свою на общинное пастбище выгнать. С незапамятных времен мы на этих лугах пасли скот. Все, вся Трнавка. И вдруг — на тебе! — пастбище кооперативное. Хоть стадо у них — девять коров. Девять — всего! — Растопырив пальцы, Резеш поднял левую руку, затем правую, придерживая вожжи лишь большим пальцем. — Ты погляди, какое пастбище! А у них, черт их дери, коров меньше, чем пальцев на руках! Представляешь — в кооперативе десять членов, но, если говорить начистоту, ни один из них никогда не крестьянствовал. Иван Матух, председатель ихний, — плотник, Петричко — дорожный рабочий, Плавчан — учитель. А остальные, что пошли за ними, были те, кому терять нечего.
По обширному пастбищу на склоне холма слева от Павла прокатывались зеленые волны. Вдали, на макушке холма, высился, упираясь в небо, черный колодезный журавль; между пригорками проглядывали островки кустарников.
Пастбище это Павел знал, наверное, с той самой минуты, как появился на свет. В траве там шныряла уйма сусликов. Мальчишкой он ловил их силками, — весной суслики издают резкий запах, — и было нетрудно узнать, какая нора пустая. Летом среди невысокой травы и сухих коровьих лепешек вдруг поднимались подсвечники цветущего коровяка — долго светились их желтые огоньки, а вокруг каждого стебля золотился венец из опавших лепестков.
Сейчас, на открывшемся перед ним пастбище, трава и в самом деле была ни вытоптана, ни выщипана скотиной — никаких следов того, что здесь прошло стадо.
И все же в эту минуту перед мысленным взором Павла стадо было. Оно паслось на глянцевито-бархатистой нежной зелени; медленно брели коровы, позвякивая колокольчиками, — пестрые, с черными и белыми пятнами; кудрявилась чистая шерсть молодых телок.
Каждый вечер стадо возвращалось в деревню, площадь вихрилась пылью, и вместе с сумерками ее наполнял запах молока.
