И даже прежде, чем я успел подумать, что никому из нас уже не удастся свернуть и столкновение неизбежно, я увидел, что колесо мотоцикла стало мягко и беззвучно погружаться в массивный бампер грузовика, словно во что-то совершенно бесплотное, наподобие призрака или миража. Через мгновение мы вместе с мотоциклом оказались в кабине грузовика, безболезненно проникая сквозь все преграды, не причиняя ничему и никому ни малейшего ущерба. Даже пепел сигареты, которую водитель держал на отлете между пальцами, не осыпался, а ароматный дымок продолжал виться тонкой струйкой, нимало не возмущенный. Затем мы прошли сквозь внутренности контейнеров, загруженных тоннами шоколада, сгущенки и арахиса, и выскочили с другой стороны абсолютно невредимыми.
Вместе с удивлением нахлынуло ощущение небывалой, радостной свободы. Взлетая по шоссе на гору, мы нагнали усталую танковую колонну, возвращавшуюся к месту постоянной дислокации, и я направил мотоцикл прямо сквозь баки с горючим и броню, нанизывая одну за другой лязгающие коробки на воображаемую нить, успевая всмотреться в скрючившихся в стальных норах людей в черных шлемах, с больными, воспаленными глазами, мучительно ворочающихся, чтобы хоть как-то размять затекшие в тесноте члены. В головном танке, в башне, спал один, с тупо мотающейся головой, не реагируя на сверлящие звуки рации, надрывающейся над ухом. Последняя грусть исчезла.
С пологой, продленной горы, миновав несколько празднично освещенных арок, мы летели уже по совсем пустому шоссе. Внизу, под горой раскинулась просторная дубовая роща. Вдоволь насладившийся быстрой ездой, я начал сбавлять скорость и вел мотоцикл между прохладными, темными деревьями и совсем на малом ходу выдвинулся к берегу поблескивающего зеркального водоема, пока не приблизился к стаду великанских улиток, пасущихся на мокром лугу. Я заметил, что одна из раковин-спиралей, размером с целый цирк, пуста и в нее ведет ровная, узкая дорожка, и я с любопытством зарулил внутрь этой изящной винтовой панцирной скорлупы, которая виток за витком закручивалась все уютнее, и в полной темноте, в которой лишь на мгновение вспыхивали микроскопические фиолетовые искорки-блестки, мы стали приближаться к какому-то всеобщему центру, и мне нисколько не хотелось, чтобы об этом центре мог узнать еще кто-то, кроме нас двоих. И когда я оказался в самом центре, то уже знал наверняка, что совершенно невозможно, чтобы кто-то посторонний узнал о нем, даже если бы я и захотел обо всем рассказать.
