«Греха» она произносит как «хреха».
На заднем дворе, поросшем редкой травкой – будто кустики волос на лысеющей голове, – стоит дряхлая серая постройка с прорезью в двери. Фанни кивает на нее:
– Я тебя подожду.
– Спасибо, это не обязательно.
– Чем дольше ты там просидишь, тем больше роздыху моим пальцам.
Внутри гуляют сквозняки; через прорезь видно полоску дневного света. Черный стульчак, местами протертый до дерева, лежит посередине грубо обтесанной скамьи. С ролика на стене свисают полоски газетной бумаги. Я прекрасно помню нужник за нашим домиком в Кинваре, так что запах меня не смущает, а вот стульчак совсем холодный. Каково тут будет в метель? Наверное, как сейчас, только еще хуже.
Закончив, я открываю дверь, одергиваю платье.
– Экая тощенькая, аж жаль берет, – говорит Фанни. – Оголодала, поди.
У нее выходит «охолодала».
Она права. В желудке совсем пусто.
– Немного, – сознаюсь я.
Лицо у Фанни все в складках и морщинах, но глаза яркие. Мне трудно сказать, сколько ей лет, семьдесят или сто. На ней симпатичное красное платье в цветочек, со сборчатым лифом – интересно, это она сама сшила, гадаю я.
– Миссис Бирн нас за обедом не балует, но тебе, небось, и столько сегодня не перепало. – Она лезет в карман платья, вытаскивает блестящее яблочко. – Я обычно сберегаю малость на потом, вдруг понадобится. А так у нее холодильник-то на замке.
– Да ну! – удивляюсь я.
– Вот и не ну. Говорит, нечего нам в нем шарить без ее разрешения. А мне все равно удается урвать кусочек.
Она протягивает мне яблоко.
– Я не могу…
– Давай-давай. Учись брать, когда дают от чистого сердца.
Запах у яблока такой свежий и сладкий, что слюнки текут.
– Лучше съешь тут, а вернемся после. – Фанни бросает взгляд на дверь дома, на окна второго этажа. – И вообще, давай-ка обратно в нужник.
Звучит малоаппетитно, но я так изголодалась, что мне все равно. Я возвращаюсь в сараюшку, и скоро от яблока остается только огрызок. Сок течет по подбородку, я вытираю его тыльной стороной ладони. Папа обычно съедал и огрызок. «Тут оно все самое питательное, только невежды его выбрасывают», – говорил он. Но мне разгрызать хрящеватое нутро – все равно что рыбьи кости.
Я открываю дверь, Фанни поглаживает подбородок. Таращусь на нее озадаченно.
– Все видать, – говорит она.
Я вытираю липкий сок.
Когда я возвращаюсь, Мэри строит злобную рожу. Пихает мне стопку ткани и говорит:
– Сколи булавками.
Следующий час я как можно аккуратнее скалываю края, но стоит мне положить готовую работу на стол, Мэри хватает ее, окидывает быстрым взглядом и кидает обратно:
