Буфетной стойки — нет. Пальм — искусственных или естественных — нет. Карт, кстати, тоже нет. Стеклянное — не ерунда. А в остальном…
Боголюбский относился к бою в городе по-махновски. Не видел, не понимал. Хотя сам — город, свой Владимир — строил. Другие городки по его приказу ставились. Понимал их необходимость, пользу. Но воевать их…
В городе продолжаются бои, держатся ещё киевляне в «Золотых воротах», в монастыре над Днепровской кручей засели ляшские наёмники. Послали, было, парламентёров из наших «ляхов и чахов» — их зарубили. Оказывается, между командирами отрядов давняя, столетняя уже, родовая вендетта.
Эти остатки обороняющихся — забота отрядов, которым они достались в выделенных зонах грабежа, не сильно актуально. Важнее свары меж своими.
К Боголюбскому бежит вереница жалобщиков. Понятно, что ограбляемые киевляне петиций не пишут. «Вор у вора дубинку украл»: ухорезы и горлохваты бегут к «пахану» с доносами друг на друга. Вбегают разгорячённые, с разбитыми лицами. Некоторые — в повязках. Многие уже с хмельным запахом. Орут, хватаются за железяки на поясах, матерятся, таскают друг друга «за пельки».
Православное воинство в фазе делёжки добычи выглядит очень… экспрессивно. Как выглядят другие — не знаю, не видал ещё.
Какой-то чудак с высоко выбритыми висками и затылком, цапнул меня за грудки и вопит:
— Вот они! Серые! Бл…! Гадины зверячьи…!
Дальше я не расслышал, потому что чудак перестал. Связно выражаться. Рывок правой за его кисть, левой ладонью — в локоть. Развернуть спиной. Его правая ладонь — на его затылок, моя левая под его локоть до шеи. И рывок вверх.
Вообще-то, классика совейской милиции. Вылезло откуда-то из «комсомольской юности».
Здесь ещё не изучено. Как много ещё разного и полезного мне предстоит спрогресснуть в нашем святорусском отечестве!
Чудак ненормативно выл те три шага, которые я разгонял его перед лестницей с гульбища. Потом он орал уже не один, а с хором — с группой посетителей, встретившейся ему по нисходящей. Крутые здесь спуски. Как с голубятни. А вот у меня во дворце…
Возникший откуда-то, чуть ли не из стены, Асадук подёргал саблю, тяжко вздохнул и молча мотнул головой. Типа: заходи.
Захожу. Зала, темно, многолюдно, «ж-ж-ж» чуть потише, чем на лестнице, ниже болевого порога. В конце залы на лавке — Андрей, перед ним Салман с Николаем — в полусогнутом и трое бояр с попом — в слюнях брызгами.
— Извините… разрешите… позвольте… заранее благодарен… это не вы потеряли талон на повидло?… ваш поезд отходит с третьего пути… не знаете насчёт поезда? — вернусь — расскажу… ой, прямо на мозоль? — какой я неловкий!… бог простит… у вас ус отклеился… где ж ты так штаны порвал? все колокольцы наружу… это вашего коня на живодёрню повели?… Жора! брат! извини, обознался…
