На скамейке потеснились, и Анфиса села, грудью уперлась в костыли, снова приподнялась, подоткнула под себя полы кожаного, на меху, пальто.
— В таком деле надо бы тебе, Молчунья, с другого конца начинать, — произнес мечтательно Алексей.
Все уставились на него.
— Раскочегарить следовало хорошенько гостя, а ты, Молчунья, на сухую проехаться захотела. Известное дело, сухая корка горло дерет.
Раздался смех, а Анфисе не до веселья, уйти бы в хату, да как оставишь станичников?
Лука закурил, степенно откашлялся.
— Вот…
Это у него привычка такая была: покашляет в кулак, чтобы люди приутихли, обратили, значит, на него внимание, послушайте, мол, вам же собрался кое-что важное сообщить.
— Давно это было… Дежурил я в сельсовете. Звонят. Беру, значит, трубку, приладил, как положено, к уху, сказал: «Слушаю». А из трубки раздается: «Передайте доярке Авдотье, что к ней приедет корреспондент». Ну, я бодро отвечаю: «Будет исполнено». Бегу на ферму, нахожу Авдотью и все, как велели, передал. Ох, и всполошилась баба, будто в курятник лиса попала.
— У нас в станице сроду не было Авдотьи, — подал кто-то голос.
— И верно.
— Врешь, Лука!
Воспользовавшись этим, Анфиса ушла к себе, во дворе ее встретил щенок, скулит, то вперед забежит, то крутнется вокруг ноги, не дает идти.
В комнате полыхала всеми лампами люстра, видно, сын со снохой ждали приезжего. Иначе бы чего это? На одном конце стола восседала нарядная Санька, а на другом, как положено мужчине в доме, Джамбот. И тоже праздничный.
Правда, одежда на нем обычная, а лицо вот выдавало его настроение. До того стало тоскливо Анфисе, что не совладала с нервами, заплакала.
— Обидел кто? — всполошился не на шутку сын.
А тут еще влетела Фатима с развеселым криком:
— Кина не будет, баста!
А сама смеется, подлая, подбежала к Саньке.
— Снимай!
И долой с ее шеи бусы.
— Ах ты… — Анфиса замахнулась на соседку костылем. — Пошла отсюдова!
Фатима, прижимая к груди бусы, попятилась к двери.
Джамбот обхватил мать за опущенные плечи:
— Ты что?
Когда такое было, чтобы она вот так-то? Да не было никогда. Усадил ее заботливо на стул, сам все еще в немалой растерянности.
— А ну, выкладывай, — наконец потребовал.
И Анфиса, утерев глаза кулаками, — это тоже было ново для сына — послушно сказала, что репортер уехал. Санька, до того сидевшая, как истукан, заорала:
— А мы, дураки, ждем!
И убежала к себе, хлопнув дверью, а Джамбот махнул рукой.
— Да пошел он!.. Подумаешь! А ты у меня что надо, маманя!
