Дождь лил до самого утра, а когда перестал, шимпанзе вышел из пещеры и принялся швырять камни в листву рисофоры — дерева, которое он невзлюбил с самого начала. Так он долго бросал камни, будто сражаясь со злыми духами, засевшими в дереве, прежде чем наконец решился войти в лес.
Его выкрики в густой листве слышались еще довольно долго. Когда после полудня он вернулся домой, лицо его было бледным. Он закутался в пончо, взобрался на стул и стал что-то бормотать. Коун присел рядом на корточки и попытался его успокоить. Вечером Буз влез на акацию и попробовал соорудить себе подобие гнезда. Потом раздумал и пришел спать в пещеру.
Когда взошла луна, Буз вылез из клетки. Не то он ходил во сне, не то его испугал какой-то ночной кошмар.
— Тебе приснился страшный сон?
Буз не ответил.
Следующим вечером они поужинали бататами и черными бобами и выпили по чашке кокосового сока. Коун завел патефон и поставил пластинку с записью молитвы. Буз начал подпевать странным фальцетом, и это так растрогало Коуна, что он заплясал под пение своего отца и запел на идише: «Их танц фар майн татэ» («Я танцую для моего отца»).
Буз, переминаясь с ноги на ногу, тоже попытался сделать несколько па, но внезапно остановился, и его лицо застыло в напряжении. Что его смущало? Почему он нервничал? Половое созревание? Неудовлетворенная сексуальная потребность? Не исключено.
Но если поблизости появилась самка шимпанзе, то поведение Буза никак не соответствовало описанию поведения обезьяны при подобных обстоятельствах. Стоя у входа в пещеру, он швырял в темноту изделия коуновского ремесла: чашки, ложки, тарелки. Коун на всякий случай отложил подальше несколько фаянсовых посудин, взятых с корабля.
Буз напряженно смотрел в темноту и при этом свистел и кричал, затем, ворча, отступил в глубь пещеры. Может быть, он увидел или услышал кого-нибудь, с кем ему не хотелось встречаться?
Коуну показалось, что он расслышал гортанный крик, донесшийся из глубины леса. Точно кто-то пытался и не мог запеть, подделываясь под увлеченное пение кантора. Внезапно патефон смолк. Снаружи тоже не доносилось ни звука. Коун медленно отступил назад, продолжая вглядываться в еле видные в темноте очертания деревьев.
Тени неторопливо покачивались на ветру, и возбужденное внезапным страхом воображение Коуна рисовало ему очертания огромной человеческой фигуры в черном костюме футах в двадцати от хижины.
Дрожащая рука едва не уронила лампу.
— Кто ты?
