— Довольно, Геллер! Ваша легенда наводит на некоторое размышление. Подумаю… А вы примите участие в допросе Антошенковой. Успокойте общественность, особенно русских. Говорите всем, что история о разоблачении Поворова — это… — Он замялся. — Это провокация, гнусная провокация бандитов, рассчитанная на то, чтобы руками СД или гестапо расправиться с лучшим полицейским.
Геллер ушел, и Вернер сел в кресло. Весь день он чувствовал гнетущую усталость. Может быть, потому, его сердце наполнилось чувством собственной вины. И все из-за этого Поворова. Оказывается, он ко всему присматривался: к новым самолетам, к людям, присланным сюда для обслуживания аэродрома, к поездам на станции, к маркам автомобилей. Все это доложил ему Франц, державший Поворова «под колпаком» всего десять дней. «Да, Франц — опытный разведчик, благодаря ему найдена шелковка, возможно, это — нить к подполью. Возможно… — рассуждал Вернер. — Но и Франц работает в одиночку. Есть Дюда, Гадман, Геллер, наконец… Но между ними нет искреннего, тесного контакта. Каждый за себя, за свой престиж, за свою карьеру. — Вернер тяжело вздохнул и с этим вздохом будто вогнал в себя новые сомнения: — Вот Геллер. Прекрасно знает русский язык. На авиабазе работает не более часа — двух в сутки. Разошлет переводчиков по службе и чувствует себя свободным. Что бы ему не сбросить форму люфтваффе, надеть штатский костюм — да в народ? Разговаривать, слушать, изучать, расспрашивать… Сколько можно собрать интересных сведений! Так нет же — трется около красоток, пьет. Надо искать путь к подполью. Для этого нужны люди. Из русских. Черный Глаз назвал одного. Трегубов…»
Вернер принял снотворное и уснул на диване в кабинете.
Утром оберштурмфюреру принесли пленку с записью допроса Антошенковой.
Допрос вел Черный Глаз. Антошенкова усталым голосом говорила:
— Костя был примерным полицейским, сердцем и памятью преданный вам. Он верил вам.
— А это что? Как вы объясните шелковку? Это вы ее запрятали в плечо пиджака?
— Может, она поддельная?
— Поддельная?.. Не сметь играть со мной!.. — взорвался Черный Глаз.
Вернер услыхал крики:
— Не надо! Пустите! Вы что делаете?
Послышался треск срываемого платья — и снова крики:
— Пустите! Я беременна! Пустите…
Вернер знал, что произошло дальше. Он разрешал такие методы «допроса».
«Да… Эта баба ничего не скажет, — понял Вернер. — Ничего! Тем более этим костоломам».
Вернеру принесли пакет из Рославля. Конверт был подписан по-немецки. Полковник вызвал писаря, передал ему ножницы, а сам отошел в сторону. Он помнил случаи, когда в книгах и пакетах были крохотные мины. Они взрывались и уродовали лицо. Писарь вынул содержимое. Листовки. Вернер позвал переводчика: листовки призывали к борьбе с оккупантами. Значит, и там подполье.
