— Предположим! — перебил он ее.
— Откуда отпечатки? Я читала его документы. Я и шелковку зашивала в пиджак. Что ж тут такого? Ведь шелковка липовая. Поддельная…
— Кто это вам сказал?
— Константин. Мой муж. Шелковку сделал его товарищ из Брянской полиции. Для безопасности, если схватят партизаны. Ведь были же случаи.
— Фамилия этого полицая?
— Я не любопытствовала. Не знаю. Костя не говорил. Это было, помните, когда он ездил в Брянск за цветами.
— Значит, вы по-прежнему утверждаете, что Поворов не имел связи с Данченковым?
— Да, утверждаю. Только подпись на шелковке поддельная. Можете показать ее начальнику полиции.
Анюта все еще верила, что Коржинов поможет ей спастись и поддержит выдуманную ею версию. Действительно, Коржинов не подтвердил подлинность подписи Данченкова, да он ее просто и не знал. Антошенкову выпустили под надзор полиции. Теперь Коржинов каждый день вызывал ее и, угрожая, требовал сожительства.
— Не могу об этом даже помыслить. Люб один Костя. Не нужен больше никто… Не нужен!
— Но его нет! Кто же любит мертвых? — с фальшивой грустью в глазах сказал полицай, подступая к женщине.
— Не подходи!
Коржинов посмотрел на взмокший, заметно поседевший висок Анюты, на капельки пота, обильно выступившие на худом лице, и вдруг почувствовал, как возникает в нем жалость к этой верной своему долгу женщине.
— Ладно… Иди пока… Не того мне надо, — тихо сказал он.
В полдень Анюта вышла из полицейского отделения. Слегка шелестели оставшиеся на деревьях листочки. Она пошла домой, с минуту постояла в палисаднике. Навстречу ей выбежал сын:
— Смотри, мама!
Косым треугольником улетали куда-то на юг журавли. Сердце Анюты защемило.
— Он тоже улетел…
— Кто улетел, мама?
Теплой ладонью коснулась она щеки сына и ласково пояснила:
— Дядя Костя… Наш дядя Костя.
Она пришла в комнату, легла, пытаясь уснуть, чтоб успокоиться от всех этих потрясений. Но чем больше думала о Косте, тем сильнее чувствовала невозможность заснуть. Она целый год была рядом с ним, любила и боролась, старалась не показывать ему своей тревоги, своих страданий, В ней от него зарождалась новая жизнь. Это святое чувство материнства было ее радостью, и тревогой, и печалью. Свекровь загремела ведрами.
— Мать, я сама! — вскочила Анюта. — Я принесу воды!
— Да лежи… Поди, все о нем убиваешься.
Теперь Анюта уже совсем не могла спать. Она пугалась, вздрагивала всем телом, а когда на минуту засыпала — видела Костю. Она говорила Косте, что он мертвый, что его разорвала мина и он лежит в могиле на кладбище в Сергеевке. А он улыбался, целовал ее и тихо шептал: «Что ты, милая! Это неправда! Я жив!»
