— Я не понимаю, что с тобой происходит. Или ты просто упрямишься, или у тебя нет ощущения реальности. В институте ты был совершенно другим…
— Я тоже тебя сейчас не понимаю.
— Сергей Сергеевич совершенно прав: здесь не научно-исследовательский институт, а обыкновенная сельская больница, работа которой регламентируется государственными положениями, инструкциями…
— Слушай, Конопушка, осторожно, а то ты меня придавишь этими словесами.
— Перестань!.. Хорошо, если удачно пройдет операция, — тебе слава и все такое прочее. А если неудача?.. В первую очередь влетит Сергею Сергеевичу. Зачем это ему?
— Вся жизнь — это сплошные влетания. Не за мою операцию ему влетит, так за мусорные ящики или за пьяницу Поликарпа. Пусть лучше влетит за доброе дело.
— Ну перестань!.. Что получится, если каждый начнет заниматься чем ему захочется?
— Это будет высшее общество. Идеал, к которому стремятся люди.
— Анархия!.. И перестань со мной так разговаривать.
Еще больше оттопырились, задрожали ее розовые губки, а глазенки блестели и вот-вот могли расплакаться.
— В другом Сергей Сергеевич тоже прав: тебе нужно сейчас осваивать практические азы хирургии, учиться хорошенько владеть скальпелем, а не лезть в эксперименты. Чтобы попасть в ординатуру, тебе нужна хорошая характеристика, иначе даже папа не сможет…
— Хватит!.. Откуда ты, черт возьми, взяла, что твой папенька должен меня устраивать, пристраивать, что я должен обязательно идти в ординатуру, стать ученым?!.
В одних трусах, я уже шлепал по полу босыми ногами перед оторопевшей Симой и говорил громче, чем надо бы.
— Научиться бы человеком быть хорошим, честным врачом, а уж потом!.. Я думал — ты мой друг, а ты за них. Надо было вчера набить им морды, вышвырнуть вон!
— Сумасшедший! Сумасшедший!.. — испуганно шептала Сима.
Она плакала.
Говорят, женские слезы крепче царской водки: они запросто растворяют не только золото и платину, но и мужскую волю.
Наверно, это правда.
Заплакала Конопушка — и весь мой накал, вся энергия угасла. Я обнял Симу, стал успокаивать ее — так сказать, перешел в оборону.
Прижавшись ко мне, она долго всхлипывала, а потом спросила:
— Ты все-таки будешь оперировать Степана? Да?
— Буду, буду, — ответил я и спохватился, что невпопад ответил.
Сима залилась неутешными слезами, запричитала:
— Дался он тебе, этот бродяга. Уж хоть был бы человек порядочный, а то… Нашел себе дружка — все Ключевое смеется…
Как мне было обидно за Степана! Но даже эту обиду расплавили женские слезы.
