Выходит, что тогда в Комарово, когда «взвился» и «заверещал», обманул, не решился согласиться с хозяйкой «будки». Вернее, нашел себе оправдание, что иной ответ выглядел бы по крайней мере невежливо, бестактно, даже по-хамски выглядел бы. И уже когда последовали объяснения, то все поняли, что Ахматова была права.
Поставим памятник
в конце длинной городской улицы
или в центре широкой городской площади,
памятник,
который впишется в любой ансамбль,
потому что он будет
немного конструктивен и очень реалистичен.
Поставим памятник,
который никому не помешает…
Чайник закипел на плите, но о нем все забыли, и он был уже почти неразличим в клубах густого, клокастого пара.
…Поставим памятник,
мимо которого мы будем спешить на работу,
около которого
будут фотографироваться иностранцы.
Ночью мы подсветим его снизу прожекторами.
Поставим памятник лжи.
А ведь это и есть настоящий русский спор в стиле Феодора Михайловича о лжи во благо.
Да, в годы юности больше нравилась Цветаева своей болезненной истеричностью, своими немыслимыми и парадоксальными поворотами и дерзновенным, а порой и просто запредельным экспериментированием со словом.
Ахматова же, напротив, казалась статуарной, напоминала памятник Екатерине II Михаила Осиповича Микешина перед Александринкой.
Но со временем и, вероятно, с жизненным опытом пришло понимание чего-то более глубокого в поэзии Ахматовой, не лежащего на поверхности, сокровенного и аскетического в своем роде.
Впоследствии Бродский скажет: «Ахматова учит сдержанности».
Да, понять начинающему поэту этот урок непросто. Особенно когда вдохновение приходит внезапно, и нет ни сил, ни желания, ни умения встречать его рассудительно и величаво. Слишком безгранично к нему доверие и слишком всеобъемлющ страх, что оно пришло в последний раз. Находясь в подобном экзальтированном состоянии, велика опасность пасть жертвой трюизмов, чтобы потом с настойчивостью, достойной лучшего применения, доказывать читателю и, конечно, себе, что общее место ни что иное, как часть авторского замысла, прием, оригинальная находка, которая при этом совершенно не оригинальна.
В этой связи вспоминаются очень точные рассуждения Андрея Битова в «Пушкинском доме» о писательских секретах, которые раскроют лишь годы и количество написанных страниц: «Человек, впервые взяв перо в руки, еще смущенный эти неожиданным позывом… этот человек уже столкнулся с феноменом литературы: хочет или не хочет – он выдаст свою тайну… Потому что стиль есть отпечаток души столь же точный, столь же единичный, как отпечаток пальца есть паспорт преступника». Стиль как улика!
