Тогда же, в 1962 году, появилось стихотворение Сосноры, читать которое (нам сейчас) именно в тот момент, когда Иосиф и его друзья идут по комаровскому лесу, представляется уместным. Это все равно что поменять ракурс и наблюдать за происходящим с верхней точки:
Там гора,
а на горе
я живу анахоретом,
по карельским перешейкам
проползаю с муравьями,
пожираю сбереженья
бора, поля и моряны.
Пруд,
а у
пруда граниты,
я живу,
предохранитель
от пожаров, от разлуки
и поджариваю брюхо, и беседую часами
с колоссальными лосями.
Там леса,
а на лесах там
я живу,
анализатор,
кукареканья медведя,
кукованья сатаны,
кряканья болотной меди,
рева солнечных синиц!
Ну, а песни? Очень надо!
Я давно не сочиняю.
И ни петь и не писать,
только слушать песни пса!
Пес поет в моих хоромах,
чудо песня! хороша! –
смесь хорала и хавроньи,
случка баржи и моржа!
Иосиф поднимает голову и смотрит на вершины сосен, которые раскачивает ветер. Потом опускает взгляд: ржавый остов баржи почти целиком ушел в прибрежный песок и весьма напоминает теперь скелет доисторического чудовища или левиафана, давно усопшего и забытого среди гранитных глыб в дюнах Финского залива. Вот повисла на ошейнике цепная собака у соседских ворот, почти подавилась собственным лаем, выпучила глаза, вращает ими, но все равно ничего не может увидеть, ведь открытая пасть полностью застила ей изображение.
А домик Ахматовой и не разглядеть, потому что он прячется среди стволов деревьев. Из-за забора кажется, что они (стволы деревьев – сосен, елок) водят хоровод вокруг «будки» (так свое обиталище называла Ахматова), и подойти к дому невозможно, не походив вместе с ними кругами, не расшвыривая ногами хрустящие шишки.
Походили, поводили хоровод, расшвыряли, подошли наконец и ко крыльцу.
Первое, что сказала Анна Андреевна, увидев Марину Басманову в тот приезд: «Тоненькая, умная и как несет свою красоту! И никакой косметики. Одна холодная вода!»
В домике было холодно и сыро. Поставили чайник на плиту.
Пока Бобышев растапливал печь, на столе разложили привезенные угощения, ну и разлили, разумеется (Ахматова предпочитала водку). Вдруг Анна Андреевна, не сводя с Бродского свой тяжелый пристальный взгляд, сказала: «Вообще, Иосиф, я не понимаю, что происходит; вам же не могут нравиться мои стихи!»
Бродский конечно же, сразу разволновался, побледнел, начал говорить много и эмоционально. Марина с интересом наблюдала за ним.
Иосиф Бродский: «Я, конечно, взвился, заверещал, что ровно наоборот. Но до известной степени, задним числом, она была права. То есть в те первые разы, когда я к ней ездил, мне, в общем, было как-то не до ее стихов. Я даже и читал-то этого мало. В конце концов, я был нормальный молодой советский человек. “Сероглазый король” был решительно не для меня, как и “перчатка с левой руки” – все эти дела не представлялись мне такими уж большими поэтическими достижениями. Я думал так, пока не наткнулся на другие ее стихи, более поздние».
