во всем твоя одна, твоя вина,
и хорошо. Спасибо. Слава Богу…
На подъезде к Комарово допили бутылку Кара-Чанаха.
Сидевшая на соседней скамейке тетка в коротком двубортном пальто, более похожем на пиджак (Иосиф сразу же вспомнил историчку Лисицыну), неодобрительно косилась на компанию.
Потом курили в тамбуре, Бобышев и Рейн даже пытались тут читать свои стихи.
Найман о чем-то оживленно беседовал с Мариной.
Иосиф изумился – оказывается, она умеет оживленно беседовать!
От платформы до «будки» Ахматовой шли словно через лес, хотя и через дачный поселок. Дома, построенные здесь еще в начале века, терялись на дне бесконечной, сумрачной в любое время года чащи, что тянулась до Финского залива.
Иосиф Бродский: «В свое время в Ленинграде возникла группа, по многим признакам похожая на пушкинскую “плеяду”. То есть примерно то же число лиц: есть признанный глава, признанный ленивец, признанный остроумец. Каждый из нас повторял какую-то роль. Рейн был Пушкиным. Дельвигом, я думаю, скорее всего был Бобышев. Найман, с его едким остроумием, был Вяземским. Я, со своей меланхолией, видимо играл роль Баратынского. Эту параллель не надо особенно затягивать, как и вообще любую параллель. Но удобства ради ею можно время от времени пользоваться».
Соломон Волков: «Действительно, налицо любопытное сходство темпераментов. За исключением, быть может, Рейна. О сопоставлении дарований говорить не приходится, но даже просто склад характера, темперамент…»
Иосиф Бродский: «Чепуха, вы просто не знаете Рейна!»
И после паузы: «Может быть, я немножечко хватаю через край, но я думаю, что именно мы… и дали толчок тому, что происходит в российской поэзии сегодня. Когда регулярно читаешь новые стихи, как это делаю я, то видишь, что в значительной степени (не знаю, может, я опять хватаю через край) это подражение нашей группе, эпигонство. И не то, чтобы у меня по поводу нашей группы существовали какие-то патриотические или ностальгические соображения. Но эти приемы, эта дикция впервые появились среди нас, в нашем кругу».
Однако было бы заблуждением говорить о том, что «волшебный хор» (так Бродского, Бобышева, Рейна и Наймана называла Анна Ахматова) был единственным в поэтическом пространстве Ленинграда.
Иосиф, безусловно, прекрасно знал, что в начале 60-х город поделился на его поклонников и тех, кто почитал Виктора Александровича Соснору (1936 г.р.).
Интересно заметить, что в те годы Бродский и Соснора были похожи внешне, с той лишь разницей, что Иосиф был рыжим, а Виктор брюнетом.
