Он растворился в смерти, как в зиме,
Замерз ручей, пусты аэропорты,
Неразличимы были статуи под снегом,
У гибнущего дня во рту тонула ртуть,
О, всем согласно измерительным приборам,
День его смерти был и холоден, и мрачен.
Вдали от мучавшей его болезни
Бежали волки через лес вечнозеленый,
Крестьянская речушка превзмогла соблазн нарядной
набережной;
И языки скорбящих о поэте
Смерть отделили от его стихов…
Время, что так нетерпимо
К душам смелым и невинным,
Чье недолго уваженье
К красоте телосложенья,
Чтит язык лишь, всем прощая,
кем он жив и насыщаем;
Даже трусам и убогим
Честь свою кладет под ноги…
Иосиф Бродский: «Я помню, как сидел в избушке, глядя в квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочел, наполовину сомневаясь, не сыграло ли со мной шутку мое знание языка».
Произошло то, что и должно было произойти. То, о чем мыслилось все эти годы, вдруг оказалось сформулированным в стихотворной строке.
Предельно точно выверенные фотографические кадры: зима, пустые аэродромы, статуи под снегом, измерительные приборы и бегущие волки как бы очертили пространство, насытили его деталями, а время, чтущее язык и прощающее трусов и убогих, уравновесило картину.
Бесстрастность.
Теплохладность.
Весы замерли.
В момент осознания этого Иосиф ощутил себя почти шестидесятилетним многоопытным стихотворцем (Одену в 1965-м было 58 лет), отныне знающим, что только неподвижность весов, о которой не знают твои глаза (они завязаны, как у Фемиды), но осведомлено сердце, и есть то, что называется настоящей поэзией.
Иосиф Бродский: «Если бы я вообще его (Одена) не встретил, все равно существовала бы реальность его стихов. Следует быть благодарным судьбе за то, что она свела тебя с этой реальностью, за обилие даров, тем более бесценных, что они не были предназначены ни для кого конкретно. Можно назвать это щедростью духа, если бы дух не нуждался в человеке, в котором он мог бы преломиться. Не человек становится священным в результате этого преломления, а дух становится человечным и внятным. Однако этого – вдобавок к тому, что люди конечны — достаточно, чтобы преклоняться перед этим поэтом».
Интересно, что это озарение посетило Бродского именно в архангельской ссылке, по сути, в изоляции и уединении.
Размеренная жизнь диктует свои законы восприятия времени и пространства.
Смена времен года.
Монотонное звучание леса, уходящего за горизонт.
