Печать времени на лице.
Из интервью Иосифа Бродского, данного Соломону Волкову: «Его (лицо Уистена Хью Одена. – Прим. авт.) часто сравнивали с географической картой. Действительно, было похоже на географическую карту с глазами посредине. Настолько оно было изрезано морщинами во все стороны. Мне лицо Одена немножко напоминало кожицу ящерицы или черепахи… Поразительное лицо. Если бы я мог выбрать для себя физиономию, то выбрал бы лицо либо Одена, либо Беккета. Но скорее Одена… Мимика его была чрезвычайно выразительна. Кроме того, по-английски с неподвижным лицом говорить невозможно. Исключение – если вы ирландец, то есть если вы говорите, почти не раскрывая рта… Он был монологичен. Он говорил чрезвычайно быстро. Прервать его было совершенно невозможно, да у меня и не было к тому желания. Быть может, одна из самых горьких для меня вещей в этой жизни – то, что в годы общения с Оденом английский мой никуда не годился. То есть я все соображал, что он говорит, но как та самая собака, сказать ничего не мог. Чего-то я там говорил, какие-то мысли пытался изображать, но полагаю, что все это было настолько чудовищно… Оден, тем не менее, не морщился. Дело в том, что в настоящих людях… в людях реализовавшихся есть особая мудрость… Это чутье, этот последний, главный инстинкт связан с самореализацией и, как это ни странно, с возрастом. То есть до этого доживаешь – как до седых волос, до морщин».
Географическая карта с глазами посередине висит на стене.
Глаза, разумеется, подрисовал сам шариковой ручкой.
Фотография Сэмюеля Беккета, выполненная Брюсом Дэвидсоном в 1964 году в Нью-Йорке, тоже висит на стене в рамке.
А вот портрет Роберта Ли Фроста в шляпе с цветком, снятый Говардом Сохуреком в 1957 году, стоит на столе, прислоненный к печатной машинке. Другое дело, что, когда надо работать, фотографию приходится убирать, дабы она не мешала движению каретки. Вот так и кочует Фрост от печатной машинки к книжной полке, от книжной полки к настольной лампе, и так до бесконечности.
Известно, что черно-белая фотография при удачном освещении хорошо передает морщины на лице, как графику, как экслибрис, как печать времени.
Иосиф, разумеется, помнит не все морщинистые лица, которые ему пришлось наблюдать к 25-ти годам своей жизни: историчка Лисицына и военрук в школе (фамилию забыл), фрезеровщик дядя Миша Касатонов с «Арсенала» и главврач из Кащенко, Наталия Георгиевна Басманова (мать Марины) и Иван Егорович Богун из отдела кадров ВСЕГЕИ, которому он читал Катулла.
