С запада накатывался приглушенный расстоянием густой и тягучий гул. Сергей то и дело поглядывал в слепящее, залитое солнцем небо, но ничего не мог увидеть, а гул — утробный и мощный — приближался, наплывая волнами, и Чуркин, нервно покусывая рыжеватый ус, сказал:
— Видать, массированный. Ну, славное казачество, покрепче теперича держи штаны.
— Чо ты нас завсегда пугаешь, дед? — обиделся за всех Лешка-грек. — Подумаешь!.. Чем больше летит, тем больше на тот свет спровадим.
— Ну-ну, я ж как раз про это.
— Ав-ва! Гляди, Чурка! Сюржик, гляди, вон они!.. — вскинулся на вертящемся сиденье зоркий Асланбеков.
Армада бомбардировщиков шла на город. Ударили пушки справа, резко, двумя залпами ухнуло слева, а Мещеряков все сидел, согнувшись на стуле, будто его это совершенно не касалось. Лишь когда из-за леса застрочил очередями малый калибр, он поднял голову и скомандовал свистяще и немощно:
— Заградительным, азимут — сорок два ноль-ноль, взрыватель…
— За-гра-дительным!.. — раскатисто и напевно продублировал Тюрин.
Орудия дали залп. Второй не получился, выстрелы посыпались неслаженно, враздробь. Сергей бегал как заведенный по прямой: снарядные ящики — Суржиков. Все вокруг орало, лязгало, гремело и словно бы подстегивало его. На какой-то миг перехватил горячечный взгляд Лешки-грека, потом мимоходом опять увидел статного Тюрина и почувствовал: всего его захлестывает небывалое восхищение и Тюриным, и Лешкой-греком, и самим собой.
Когда позади третьего орудия вырвался из земли ослепительно-рыжий столб песка и пламени, он не понял, что это такое, он еще улыбался, разгоряченный боем; когда же рвануло рядом и какая-то горячая сила толкнула его грудью на бруствер, вырывая дыхание, когда на него плашмя рухнул Суржиков, а наводчик Асланбеков как-то медленно, боком-боком сполз с сиденья и плюхнулся на платформу, под ноги оторопевшей Жене, до сознания дошло: бомбят! Тело вдруг сразу непослушно и безвольно обмякло. Поднялся, разразившись матерщиной, Суржиков. Усилием воли Сергей заставил себя оторваться от земли и увидел сержанта. Бондаревич был суров и бледен.
— Кравцов, работать за наводчика! Живо!
Чуркин под мышки оттаскивал Асланбекова к снарядной нише. Откинутая голова Атара завалилась на сторону. Жутко было видеть оскал красных зубов и тонкую струйку крови, вытекающую из уголка рта. Кровь капала на руки, на ботинки Чуркина. Пламенеющей лужицей застывала она и на сиденье, с которого только что свалился Асланбеков.
