— Да-а, запустело все… Деревни, села кругом, а вроде без людей. Обшарпано, неприбрано, заборы сикось-накось, а то и валяются.
— Чего ж удивительного? Дом хозяином держится, а без хозяина все, что и есть, небом покрыто, полем огорожено…
На третьи сутки, в ночь, эшелон тихо подошел к окраине какого-то города. Началась разгрузка.
К концу ее небо вдруг взревело моторами бомбардировщиков, раскроили его на куски желтые лучи прожекторов, с земли ударили орудия. «Г-гах!» — рявкал залпами средний калибр. «Кха-кха-кха», — кашляли малокалиберные пушчонки. Выли сирены. Вспыхивали пониже прожекторных лучей светящие авиабомбы, и на город, вжавшийся в землю, на станцию, высвеченную, как гривенник на ладони, на пути, забитые до отказа составами, свистя и воя, низвергались фугаски.
Справа рухнула водокачка, что-то ослепительно вспыхнуло в другой стороне; по путям и между вагонами метались люди: одни отцепляли загоревшиеся вагоны, другие уносили куда-то за пустырь раненых; офицеры с повязками на рукавах кричали что-то машинистам, размахивая руками, их, видимо, понимали — составы один за другим уносились в ночь.
Огневики выкатывали на платформу последнее орудие. Сергей всем корпусом налегал на колесо, стремясь пригнуться пониже: было такое чувство, будто он — та единственная мишень, которую неминуемо найдут осколки. «Неужели одному мне так? Стоишь, как голый…»
За платформой, у перевернутого дымящегося грузовика, с кем-то препирался Мазуренко, требуя срочно отправить людей на разгрузку вагонов. «Нищенко, Мещеряков, Стаднюк, немедленно уводите колонны!» — кричал откуда-то охрипший командир дивизиона. В это время рвануло совсем рядом. Неведомая сила подхватила Сергея, отшвырнула прочь от орудия. Невесомый, он летел куда-то в темень, уловив далекое, глухое, затихающее:
— Санинструктора на площадку! Живее …ук…тора…
«Ко мне… А зачем? Ведь это — конец».
Потом колыхались расплывшиеся звезды в черной пустоте, и ему подумалось, что он еще не умер, но определенно умирает, поэтому и грезится ему какая-то ерунда.
Тряхнуло. Голову пронзила острая боль, желтоватые пятна исчезли, а когда появились вновь, он понял: видит-таки настоящие звезды. Подумал: в этот раз смерть, кажется, не взяла его, как-то спокойно, равнодушно подумал и сам удивился этому равнодушию.
Услышал голос Лешки-грека:
— Кого-нибудь из наших убило, Осипович?
— С первого — Коновалова, с третьего — Каца.
Значит, он — с расчетом, в грузовике Поманысточки. Хорошо, хоть в лазарет не угодил!
