— Повезло нам. — Это Суржиков. — Во второй батарее семерых наповал да с двух орудий принимающие посрывало. Хотя и у нас… горючее — подчистую, что в баках было, то и наше. Поманысточко говорит: «На честном слове еду».
— Где ж тут повезло? — мрачно сказал Чуркин. — Что с той, что с другой батареи, все одно — наши люди погибли… Видите, ребятки, как порою бывает? И до боя не дошли…
Сергею хотелось видеть товарищей. Попытался повернуть забинтованную голову и застонал. Чуркин опустился перед ним на корточки, зачастил обрадованно:
— Оклемал, Сергунек? Женя, фляжку! Ты меня слышишь, Сергунек? Понимаешь, что говорю?
— Понимаю.
— Ну и чудесно! Не отшибло, значит, паморки, живой будешь! Попей водички-то, попей…
Сергей увидел и Суржикова, и Лешку-грека, и Асланбекова, наперебой говорящих что-то. Лица их расплывались в темноте, по голосам определил — рады. Женя, невидимая, коснулась его щеки ладонью:
— Вот хорошо-то, Сережа! А несли, был как неживой…
«Мог быть… Коновалов стоял рядом, и вот уже нету его. Странно… Странно и жутко…»
Остановились. Шофер хлопнул дверцей кабины, постучал ногой но скатам. От машины, замыкающей колонну, кто-то незнакомый спросил:
— Чи цэ ты, чи не ты, Поманысточко? Тю на тэбэ! Чого ты причипывся до нашей батареи?
— Пэтро Мозгач! — ахнул Поманысточко. — Видкиля ты, Пэтро? Ха-ха! Цэ на тэбэ тю, Мозгач! Цэ ты поихав от своей батареи як раз у другий бик.
— Брэшешь… — не очень уверенно сказал Мозгач, пробежал в голову колонны, тут же протопал обратно и, красноречиво свалив свою вину на сержанта, который «бомблять, а вин спыть и ничого нэ бачить», на божью мать, на бога с боженятами, круто развернулся и помчал пушку назад, сопровождаемый дружным смехом третьего и четвертого расчетов.
Далекое зарево пожара трепетно и бледно освещало лица. Люди неотрывно глядели туда, где еще рвались бомбы, гуляла смерть, и угрюмо молчали.
По обочине дороги грузно бежал Мазуренко.
— Хто командовал слезать? Геть на машины! Сержантский состав, к командиру батареи! Поманысточко!
— Я.
— Скильки у тэбэ горючего?
— Слезы. Литры дви.
— Сливай в мою машину свои слезы. Григорян!
— Есть Григорян! У меня бензин никак нет.
— Сливай и ты свий «никак нет». Дымов, Петряну, Исмагилов! Вси сливайте!
— А на чем же пушки тягнуть будэмо? — недовольно спросил Поманысточко.
— На соплях! Шевелись и не разговаривай.
Слышно, как из кабины, глухо ворча, выпрыгивает Поманысточко, гремит крышкой бензобака, потом, отплевываясь, отсасывает через шланг в ведро остатки горючего. Старшина будоражит тишину уже в другом конце колонны:
