В приемнике щелкнуло, отметились коротким хрипом далекие грозовые разряды, и тотчас же Левитан грянул мужественным, богатырским басом:
— Говорит Москва. Приказ Верховного Главнокомандующего…
Наверное, часовые с дальних постов и те услыхали этот торжественный, полный притаенного ликования могучий голос.
— …после кровопролитных и упорных боев… овладели городами Орел и Белгород…
Ни единым вздохом не нарушилась тишина, потому что уже передохнул Левитан, а может, и не успел, не захотел, — уже снова гремел его голос, сотрясая эфир и сердца.
— В ознаменование победы… произвести салют в столице нашей Родины Москве двенадцатью артиллерийскими залпами из ста двадцати четырех орудий!
И ударили орудия…
Гремели и обрывались залпы, и Сергею казалось, что пушки стоят не на московских площадях, а где-то здесь, рядом, может, за ближним бугром; он подумал, что чувство радости и торжества, владеющее им, испытывают сейчас все люди, приникшие к приемникам, и на фронте, и в далеком-далеком тылу: Родина впервые салютовала живым и мертвым… Тем, кто вырвал у врага великую победу в бою, и тем, кто дневал и ночевал у станка, кто падал в борозде и опять поднимался, кто самодельной партизанской миной пускал под откос поезда. Как он завидовал тем, в чью честь гремел сейчас этот первый торжественный салют!
Залпы гремели, и Сергей не сразу заметил, что люди вокруг него прыгают, танцуют, обнимают друг друга, орут, подкидывают пилотки. Очнувшись, он тоже заорал что-то счастливое и бессвязное, потом, войдя в раж, стал потрясать над головой карабином, пока не поймал на себе недоуменный взгляд только что подошедшего старшины.
— Ты куда собрався, чоловиче? — очень прозаично спросил тот, деловито оглядывая его пожитки.
— На дальномер перевели…
— А-а, ну топай.
В землянку дальномерщиков он не вошел — никого там не было. Присел на бруствере. У командного пункта все еще грудилась толпа. Там оживленно разговаривали, смеялись.
«Где-то города берут, а тут даже с орудия изгнали… Никудышный получился из меня бомбардир… Но ведь я хорошо стреляю из винтовки, автомата. Меня бы — в пехоту, в стрелковый полк! Черта с два отправят… А что, если самому отправиться? Сняться ночью, и поминай как звали… Не-ет, за такой фокус по головке, пожалуй, не погладят. Случается, убегают ребята на фронт из госпиталей, но ведь из госпиталей — то совсем другое дело. Видно, так и сидеть тебе, Сергунек, на приколе, по-прежнему горе мыкать и стыдом мучиться».
