— Пошли, — скомандовал Бондаревич.
Женя, выходя из окопа, остановилась подле Сергея. Покусывая нижнюю губу и ухмыляясь, глянула исподлобья как-то таинственно, и в то же время озорно, и попросила:
— Сменишься — зашей, пожалуйста, брезент, хоть на живую нитку. От вас — дует…
И тотчас убежала. А он, обескураженный и, наверное, малиновый от стыда, только проводил ее взглядом, подумав: «Вот влип, так влип…»
Сменившись с поста, Сергей сразу ушел на третье орудие и без дела околачивался там, пока Асланбеков не позвал обедать.
Расчет был в сборе. Лешка-грек наливал из термоса в котелки наваристый борщ, Суржиков, расставив на скамье в ряд семь кружек, достал из-за пазухи флягу, отвинтил зубами крышку, подмигнул Чуркину:
— Может, ты, дед, распорядишься?
— А чего ж? У меня на этот божий дар глаз наметанный.
Чуркин разливал водку сосредоточенно и серьезно, будто священнодействуя. Опорожнив флягу, последнюю каплю слизнул языком: «Жгет, проклятая, по всем правилам, стало быть, с совестью наш старшина», заглянул в кружки и, отступив на шаг от скамьи, широко развел руками: «Подходи, подешевело, расхватали — не берут!» — сам последнюю, оставшуюся кружку высоко поднял над головой. Он глядел на всех молодевшими веселыми глазами, словно бы только что оказал каждому бескорыстную услугу.
— Тяни, Константин. Ну, а ты, Сергей, чего жмешься?
Сергей с интересом и тайной завистью наблюдал Суржикова. Тот коротко и резко выдохнул, с подчеркнутой бравадой вылил содержимое кружки в рот и проглотил одним глотком:
— Сладкое молочко от бешеной коровки! Жалко — мало…
Женя мельком и как-то вопросительно поглядела на Бондаревича, тут же решительно сбила набок пилотку, отпила из кружки, не глядя, отдала ее Чуркину и отчаянно замахала перед лицом руками. Суржиков, хохоча, сунул ей в рот ломтик хлеба и дольку луковицы.
— Лихая ты дивчина, Жень! Ох, и погорюет же Костя Суржиков, если дураку достанешься.
Отвернувшись, точно стесняясь, выпили Бондаревич и Асланбеков. Теперь Чуркин глядел на Сергея и Лешку-грека и поощрительно кивал:
— Ослобоняй посуду!
С первым же глотком обожгло горло. Сергей оторвал кружку от губ, неожиданно закашлялся, судорожно ловя воздух ртом и расплескивая из кружки. Чуркин с сожалением покачал головой:
— Эх, мать честная, негоже добро переводить.
— Никогда еще, ох…
— Тоже мне: бражник-питух — зеленые уши. Давай сюда!
Лешка-грек, воровато постреляв глазами по сторонам, самоотверженно протянул Чуркину свою кружку:
