— Будь добр, дед, выручай. Сивуха ведь… При случае потреблял коньяки, мадерки, ну, там, когда на безденежье — мускат, цинандали, а этой дряни терпеть не могу!
Асланбеков и Бондаревич понимающе перемигнулись, Суржиков прикрыл ладонями лицо, как делают это мусульмане, совершая намаз, и — плечи ходуном — спрятал голову за спину Жени. Лешка этого не заметил, он глядел на Чуркина, а тот дергал усом и хмурился:
— Это с какой же стати? Тебе положено, ты и пей. Что я, за каждого Ивана да Петра страдать должен?
— Организм не берет, понимаешь? — умоляюще округлял глаза Лешка.
— Голова, что ль, мучает?
— Изжога потом — спасу нет. Да и голова…
— Ну-к что ж, раз такой кандебобер — готов пострадать, — неожиданно согласился Чуркин. — И правильно! Если организма привыкшая к мадериям, на кой же ляд всякой гадостью требуху жечь, с молодых-юных лет жизнь свою в бараний рог скручивать?
— Разве только один глоток, как Серега, — робко было потянулся Лешка к своей кружке. Но Чуркин проворно накрыл ее ладонью и отодвинул подальше.
— На кой? Только вонь во рту разведешь. Пущай уж от одного меня несет. — Слил во флягу содержимое четырех кружек, навинтил пробку: — Хлебайте варево, ребята, а то остудится. Я — потом.
В разгар обеда явились шумной гурьбой прибористки, с ними Танечка-санинструктор. Девушки подступились к Суржикову и разноголосо загалдели, перебивая друг дружку:
— Костенька, миленький, бери свой баян, комбат танцевать разрешил… Скорее, золотце, пятки зудят.
— Разуйтесь и почешите.
— Да брось ты эту шрапнель, после доешь. Ломается, как сдобный пряник.
Костя не спеша доел кашу, молча стащил с нар за ремень взвизгнувшую гармонь. Танечка обрадованно всплеснула руками, чмокнула Суржикова в лоб к большому огорчению Асланбекова, тут же схватила Асланбекова за руку и потащила к двери, теперь уже к великой его радости.
— Ты танцевать еще не можешь, стой рядом, на меня смотри. Женя, быстренько! Мальчики, за мной!
— Все идите! — засуетился Чуркин. — Я тут и котелки помою, и порядок наведу.
Из землянки Сергей вышел вместе со всеми, но остался в окопе. Сидел на снарядном ящике, глядел, как Суржиков, откинув задорно голову, наигрывает вальсы, а вокруг него — одни умело, другие — не очень — кружатся пары.
Вернулся в землянку. Чуркин сидел на скамье, выуживал из миски размякшее в жидком хлебное крошево. Заметил Сергея, попытался заслонить собою посудину и едва не упал, потеряв равновесие.
— Что с тобою, Осипович?
