— Вас это расстраивает?
— А как же! Отбросим ханжество: человек не бывает счастлив, если что-то у него не вышло. У одного карьера, у другого — семейное, у того — здоровье. Он переживает, он уязвлен. Мы, когда читаем книги, там одни философские вопросы, мораль, идеалы, а самое-то главное для человека — его собственная удача, его место среди людей. Оно и самое простое и великое для одного-то человека, а? Разве неправда? Что толку от меня, скажем, если я неудачник? Со мной никто считаться не будет, кому нужна моя душа и порывы, верно? Я сижу в городе на спектакле «Дни нашей жизни», по пьесе Леонида Андреева, на плохом спектакле, сижу и плачу. Не только оттого, что меня трогает текст, не только. Так вот: …сцена …утраченные грезы…
— У вас шестеро детей…
— И тем не менее. Это сложно. И такая деталь: юношей я лежал в госпитале, в войну. Меня положили в клубе около сцены. Около! Не на сцене, а рядышком. Хуже нет быть около чего-то в жизни. Никто не любит, когда его обгоняют. Будут доказывать вам, что это не так, — наплюйте тому в глаза, либо он ханжа, либо всего добился. На соперничестве и тщеславии стоит жизнь.
— Гм… — мотнул головой Антошка.
— Что бы я дал — только появиться на сцене. Даже в этой нашей несчастной оперетке.
— Да зачем она вам? В таком возрасте дрыгать ногами?
— Сам не знаю.
— А женщин вы любите? — спросил Антошка.
— Негде любить, — ухмыльнулся Павел Алексеевич. — Город маленький, все узнают. Прятаться по закоулкам в моем возрасте стыдно и противно.
— Чем опасней, тем слаще.
— Вы еще не спите? Нету Димы?
Они оглянулись. Боля дымила сигареткой на пороге.
— Кто с вами? А-а, — разглядела она, — Павел Алексеевич!
— Боля, здравствуйте, — почтительно подошел Павел Алексеевич и с чувством поцеловал ручку:
— Студент… Я вас ждала. И с удовольствием вас послушаю. Все хорошо?
— Немецкий!
— Не выгонят!
— Попрошу Диму, поедем в институт, у Вани знакомых полно. Я иногда в отчаянье.
— Вам сорок два года. Посочувствуют. Ну, расскажите же!
Каждый раз об экзаменах Павел Алексеевич докладывал всюду: в хате у Дмитрия, дома, в клубе, в Краснодаре. Там, в Ленинграде, он заискивал и трепетал, здесь был именинником: «Извините, но я актер! плохой, да, плохой, но актер. У нас на театре…» Только потому, что он прозябал в провинции и выступал перед колхозниками, самый пустой актеришко вызывал в нем поклонение. Как бы ни были стоптаны каблуки его туфель и грязен воротничок рубашки, он не мог отказать себе в удовольствии нацепить бабочку. Видели бы его знакомые! Нет, нет, он не просто зритель, нет, нет, простите. Надо вот так идти между рядами, вот так любезно, «по-нашему, истинно по-питерски» благодарить за программку, вот так оглядывать ложи и ярусы: это вы, публика, а это мы, актеры.
