Мы поднимаемся и видим — к нам идет мужчина.
— Кто это?
— Кавера, — недовольно отвечает Максим Степанович, и в голосе его явная обида. — Вот с ним поговорите. Он и с нашим народом ладит и с фашистами якшается.. Не по душе такие мне. Ну, а вы, может, и дотолкуетесь. Кто знает, — зло бросает он и быстро сворачивает в переулок.
Подходит Кавера. Бросаются в глаза его большие седые усы, чисто выбритый подбородок, аккуратная добротная одежда.
— Куда идете? — сурово спрашивает Пашкевич.
— К вам иду. Вижу — свои люди.
— Откуда?
— Из Лесного.
— Зачем сюда пожаловали?
— К знакомому приехал. А тут, сами видите, что творится.
Пашкевич продолжает свой строгий прокурорский допрос, но Кавера перебивает его:
— Бросьте, товарищ — тихо говорит он, и лицо его невозмутимо спокойно. — Что вам надо? Провести? Скажите — куда. Помочь? Скажите — чем…
Как ушатом холодной воды обдает Кавера Пашкевича, а я думаю о том, что же ему ответить… Куда мы идем? Я сам еще не знаю куда. Однако ответить надо, и я отвечаю, пытаясь проверить его.
— К Курску идем. Скажите, как скорее и безопаснее пройти к линии фронта?
— Не советую туда идти, товарищи. Фашисты кричат, будто давно взяли Курск.
— Они весь мир оповестили, что и Москва взята, — возражает Пашкевич.
— Правильно. Но о Москве они врали, а вот о Курске — не знаю. Пока у нас об этом нет точных сведений.
Он садится на бревна и начинает рассказывать…
*
Неожиданно со стороны покрытого кустарником луга, что лежит между селом и Брянским лесом, доносится многоголосый шум. Отчетливо долетает жалобный детский плач.
Прислушиваюсь. Шум нарастает. Различаю истерический женский крик, громкие взволнованные голоса, причитания.
Пашкевич бросается туда. Я спешу вслед за ним и вижу: из кустов к селу бегут люди.
Что-то страшное, неестественное в этой задыхающейся людской толпе.
Впереди всех старуха в длинном пальто, с непокрытой головой. Седые пряди волос падают на лицо, на плечи, развеваются на ветру. Рядом с ней женщина в оранжевой куртке от лыжного костюма. На руках у женщины крохотная девчушка, закутанная в большой шерстяной платок. Из-под платка высовываются посиневшие от холода голые ножки.
Толпа все густеет, приближаясь к селу. Как волны, переливаются взволнованные крики:
— Дядя Прокоп! Корзину возьми. Корзину!.. С ума свихнулись мужики!..
— Да не орите вы!.. Помогите, люди добрые! Помогите!..
С болью выдыхает кто-то:
— Вот она, смерть пришла…
И над всем этим — разноголосый, разрывающий сердце детский плач. Из кустов выбегают все новые и новые люди с котомками, узлами, ребятишками…
