Не успел он прийти в себя, как я выскочил из машины и оказался второй раз лицом к лицу с Хамыцом. Он шел на меня с ножом, как тогда. Думал, пусть льется вода в бездонную бочку, но не хотелось мне умереть так просто.
Я ударил Хамыца носком кирзового сапога в запястье. Отлетевший финский нож зазвенел под откосом. Инстинкт мне подсказал: туда бы и идущего сзади! Пока Хамыц, выхвативший из кармана револьвер, смотрел на карабкающегося по откосу отца, я прыгнул на него… Леуана я оставил там, под откосом, а Хамыца привез в Уджарму. В ауле думают, что удирающего на «Волге» Хамыца я догнал на самосвале…
Хадо подравнивал землю вокруг холмика. Так аккуратно мать укутывает свое дитя.
— О машине… то есть о лакированном гробе, и его хозяине Заур мне ничего не говорил…
— А что это меняет? Тут опять совесть. Я думал, что она измучит его, превратится для него в ад, но опять ошибся. Он даже знать о ней не хочет и ходит себе на охоту за косулями… Ты знаешь притчу о двух всадниках? — спросил он еле слышно.
— Нет, Хадо.
— Пришли к бедняку двое. Стучат в дверь копьями и кричат: «Открой!» Открыл бедняк дверь сакли. Перед ним два всадника одинакового роста. Если бы не свет солнца, то можно было бы принять их за близнецов. Видит бедняк: один из всадников сидит на белом коне. Края его белой накидки спускаются до самых копыт белого коня, а лицо сияет, как само солнце. Под вторым всадником черный конь, похожий на тьму. Из-под черного капюшона поблескивают глаза, словно свечи в глубоких черных нишах с полированными краями. Нос вдавленный, с широкими ноздрями, скул не различить: покрыты ли они кожей или блестят чернотой одни кости, опаленные на тихом огне? Белый всадник смеется, как солнце, а черный держится скромно и лицо прячет под черным капюшоном.
«Кто ты такой?» — спрашивает бедняк белого всадника, потому что на черного даже взглянуть не смеет.
«Я жизнь!» — отвечает он.
«А тот кто таков?»
«Я смерть!» — слышит бедняк скрипучий голос из-под черного капюшона.
«Тогда ты войди, а он пусть убирается ко всем чертям», — говорит хозяин белому всаднику.
Тот расхохотался во весь голос, и бедняку показалось, будто смеется не белый всадник, а он сам над собой.
«Э нет, добрый хозяин. Мне без него входить нельзя».
«Как это — нельзя?»
«А так! Без него и нам с тобой нельзя! Так что открывай ворота!»
«А жить-то где будете? У меня же хадзар тесный!» — испугался хозяин.
Белый всадник приложил свой перст к груди бедняка:
