Павел Павлович долго пробовал мотор, резко меняя обороты, проверяя надежность регулировки, и, наконец, дал сигнал убрать тормозные колодки. Через полминуты он был уже в воздухе.
Летчик осторожно проверил управление рулями, пролетел над аэродромом, плавно развернулся вправо и влево, потом, положив машину в глубокий вираж, стал смело кружить в небе.
Кабины на крыльях совершенно изменили привычный вид «ПО-2», и он казался каким-то диковинным трехмоторным самолетом.
— Ведет себя отлично! — доложил Бирин после посадки.
В кабины на крыльях загрузили вместо людей тяжелые мешки с песком. Залили полные баки горючего. В самолет сел Николай.
Александр Иванович пристально следил за ним.
— Николай Петрович, вылезайте! — сказал он тоном, не допускающим возражений. — По программе испытаний в задней кабине самолета должен находиться мешок с песком.
— Зачем неоправданно рисковать? — поддержали Солнцева члены комиссии.
— Нет, нет! — решительно сказал Николай, застегиваясь привязными ремнями. — Во-первых, отдавая предпочтение мешку с песком, вы тем самым оскорбляете меня и, во-вторых… — он посмотрел в сторону Солнцева… — иных инженеров это убеждает больше самых точных расчетов!..
Бирин дал полный газ мотору, и самолет, пробежав больше обычного, взлетел. Он плавно набрал высоту и вскоре исчез в бледном мареве неба.
Через час самолет вернулся, и Бирин на рулежке высунул руку с поднятым вверх большим пальцем.
Военный представитель крепко пожал руку Николаю:
— Вы добились исключительно удачного решения. Вместо одного человека, самолет сможет брать троих, причем двух тяжело раненных. И главное, получена возможность существующий самолетный парк быстро переключать на перевозку раненых.
— Ну, теперь уже поздравляю вас окончательно! — обнял Николая Быстров.
Директор пригласил Николая и Солнцева в свою машину. Серые глаза его лучились радостью.
— Александр Иванович, возьмите на себя руководство подготовкой чертежей и технологических карт. Через три дня запустим в серию.
— Хорошо, — холодно ответил Солнцев и отвернулся.
Николай отворил дверь, и сразу пахнуло на него родным, волнующим, грустным. Анны не было. Глебушка спал. Лицо его побледнело, осунулось. Мать сказала, что Анна пошла на работу.
Марфа Ивановна часто заморгала, краем платка утерла слезы.
— Лица на ней не стало: почернела вся, глаза ввалились. На Глебушку все смотрит и плачет…
«Марфа Ивановна, — говорит, — родимая, за сыночком смотрите. Одна на вас только надежда. Николай, знаете, какой у нас непутевый: за ним самим, что за малым дитем, ходить надобно». — Извелась я с ней. «Куда ты, — говорю, — матушка, собираешься? Лукавый тебя что ли опутал? Где же это видано, чтобы баба сама дите бросала и на войну, ровно солдат, уходила?»
