Время проходило в тягучей беспокойной тоске. Вот уже много дней все ждали чего-то неизбежного. Жильцы в доме нервничали, по любому пустяку вспыхивали ссоры, со двора часто доносился громкий женский визг. Все они знали, что Будапешт окружен русскими войсками, непрерывная канонада, доносившаяся с окраин столицы, не давала забыть об этом, но самолеты появлялись довольно редко, поодиночке, и бомбежек почему-то не было. Несмолкающий уже несколько недель отдаленный гул, который вряд ли мог означать начало наступления, воспринимался в городе, испытавшем за лето и осень столько сокрушительных бурь, чуть ли не как тишина. Люди, укрывшиеся на рождество в подвалах, снова выбрались наружу и поселились в своих прежних квартирах. Все недоумевали: что может означать это видимое спокойствие?
— Хотел бы я знать, чего они ждут? — размышлял вслух Турновский, разводя в стороны ладони, мягкие и розовые, точно у младенца. — Вот увидите, будет так, как говорили осенью. Сдавать Будапешт русским немцы не хотят, только англичанам. Поэтому ждут, чтобы из Афин прибыл генерал Скоби и сменил маршала Малиновского…
Жена его развлекалась хитроумными тестами для выявления характера соседей по квартире. Она раскладывала в шесть рядов фотографии, на которых — об этом знали лишь посвященные — были изображены психопаты я преступники-рецидивисты. Из них нужно было выбрать наиболее импонирующие и наиболее отталкивающие лица. По итогам отбора определялся душевный склад испытуемого. Золтан не стал искушать судьбу, а Гажо после долгих раздумий выбрал несколько фотографий помешанных бородачей.
Турновскине с многозначительной улыбкой писала какие-то тайные знаки. Она утверждала, что сразу поняла, почему Гажо пошел работать на шахту: у него характерная склонность к депрессии, он страшно сторонится всего мирского, отчего постоянно и ковыряется в земле. В равной мере он мог бы быть и мусорщиком, и банкиром, и оценщиком в ломбарде…
— Скажите, вы слабительное не принимаете?
…Вечером, когда они легли спать, Золтан сразу впал в какое-то дремотное состояние. Ютка снова перевязывала ему палец и сделала такую громадную повязку, что Золтан не мог согнуть руку… Но все время он ясно сознавал, что это ему только снится. Немного погодя он проснулся, приподнялся на постели, вздрогнул, попытался вызвать в памяти картину, которую только что видел во сне, но она расплылась настолько, что, несмотря на все попытки, ему не удалось восстановить даже лицо Ютки. Его захлестнула волна чувства, оставаться в одиночестве было невмоготу. Не приняв еще никакого решения, не отдавая себе отчета в своих поступках, он накинул на плечи шинель и, осторожно приоткрыв дверь, вышел в переднюю.
