— Что-то страшное со мной случилось, — пролепетал он, — я не могу двигаться, я мёртв…
— Сам Бог с небес говорит с тобою, — торжественно произнёс Карлос.
— Мёртв… мёртв… — повторял он, слова эти исходили из его уст прерывисто, как стон боли. — Я злоупотреблял терпением Господним… мои ноги несли меня к греху… Господи, пощади… это Твоя рука!
— Да, это Его рука, это знак, что Он не покинул тебя, Он зовёт тебя обратно к Себе! Не отчаивайся, кузен, надейся на Его милость, она очень велика!
Карлос, склонившись над ним, сжал безжизненную руку и говорил слова, полные любви, надежды и утешения. Пробила третья четверть часа, назначенного для его спасения, но он всё-таки не уходил. Он забыл о себе. Наконец он сказал:
— Может быть можно что-нибудь сделать, чтобы тебе было легче? Тебе нужна помощь врача. Мне следовало сразу об этом подумать. Я сейчас разбужу людей в доме.
— Не надо, это для тебя рискованно! Иди своим путём, пусть это сделает привратник, когда ты выйдешь за ворота.
Но дом был уже в движении. Громкий повелительный стук заставил сердца обоих замереть от ужаса. Было слышно, как открывают двери, раздался топот ног, шум, крики.
— Алгвазилы святой инквизиции! — воскликнул Гонсальво.
— Я погиб, — прошептал Карлос.
— Прячься, — торопил Гонсальво, хотя хорошо знал, что слова его напрасны. Его острый слух уже уловил, что требовали Карлоса, тяжёлые шаги приближались.
Карлос огляделся, на миг его взгляд задержался на окне, которое было на высоте восьмидесяти футов от земли. Прыгнуть? Но это было бы самоубийством. Бог не допустит, чтобы он проявил трусость.
— Они ищут тебя, — быстро прошептал Гонсальво, — у тебя есть что-нибудь при себе, что усугубит твоё положение?
Карлос протянул ему Новый Завет, подарок незабвенного Хулио.
— Я спрячу его, — сказал Гонсальво и быстро опустил книгу за бортик своего жилета, где она оказалась по соседству с коротким остро наточенным кинжалом, которому не было суждено получить своё применение.
Алгвазилы подходили к дверям их комнаты:
— Они идут, дон Карлос, и я твой убийца!
— Нет, ты не виноват, запомни это, — и в крайнем своём ужасе Карлос был великодушен. На миг, который показался ему столетием, он стал невосприимчивым ко всем событиям извне. После этого он опять стал самим собой.
Нет, чем-то большим, чем самим собой, ибо теперь, как и раньше в моменты большого волнения, на него сошёл дух его славного воинственного рода. Когда алгвазилы вошли, дон Карлос Альварес де Сантилланос и Менайя встретил их со окрещёнными на груди руками, с твёрдым взглядом, без видимого трепета и признаков страха.
