— Видит Бог, с какой радостью я поддержал бы тебя, дон Гонсальво. Но я боюсь, что ты предпринимаешь нечто совершенно бесполезное, и даже ещё хуже, чем бесполезное.
— Ты не знаешь, чего я хочу.
— Но я знаю, куда ты нынешней ночью собираешься идти! О, кузен, разве можно, чтобы ты поверил, что мольба смягчит сердца, которые твёрже мельничных жерновов!
— Я знаю путь к одному сердцу, и его я достигну, каким бы твёрдым оно ни было!
— Даже если ты бросишь к ногам Мунебреги все сокровища Эльдорадо, он не отопрёт тюремных ворот.
Дикий взгляд Гонсальво вдруг стал задумчивым, в нём появилось что-то мягкое, человечное.
— Хотя меня уже и манит смерть, открывающая все тайны, всё-таки у меня есть несколько вопросов, на которые я хотел бы получить ответ. Может быть ты можешь осветить эту непроглядную тьму. Мы сейчас говорим открыто, как перед лицом Бога. Скажи мне, то обвинение, оно обосновано?
— Если быть честным, в том смысле, в каком ты спрашиваешь — да!
Последнее фатальное слово Карлос произнёс едва слышно. Гонсальво ничего не ответил, но по его лицу пробежало нечто похожее на судороги.
Карлос тихо сказал:
— Она задолго до меня знала Евангелие, хоть она так молода, ей ещё нет двадцати одного года. Она ученица фра Константина, и он часто говорил, что он учится у неё больше, чем она у него. Её ясный ум легко преодолевает все лабиринты софистики и вмиг находит истину. Часто я видел, как горит и сияет её лицо, когда нам учитель говорил о силе и радости, которая дана тем, кто должен нести поношения ради Христа. Я твёрдо верю, что Он с нею, и не покинет её до конца. Если бы ты смог сейчас проникнуть к ней, она бы сказала тебе, что обладает сокровищем, которое не отнимут у неё ни муки, ни смерть, ни жестокость дьявола, ни — что ещё хуже — жестокость людей, подобных дьяволу и даже превосходящих его.
— Она — святая… Она будет благословеннейшей святой в небесном царстве… Пусть говорят, что хотят, — упрямо прошептал Гонсальво, лицо его на миг осветилось нежностью, потом опять приняло своё обычное мрачное выражение, — я думаю, что те старые христиане, те мужи из Кастилии, которые посредством своего меча заставляли неверных лизать пыль, жалкие трусы и лицемеры!
— Потому что допускают такое?
— Да! Тысячу раз — да! Клянусь честью мужчин и красотой дам. Что, в нашем славном городе Севилье нет уже ни одного отца, брата или возлюбленного? Нет никого, для кого любимые глаза дороже девяти граммов свинца? Никто уже и мечом не владеет? Никого нет, кроме несчастного всеми презираемого калеки дона Гонсальво Альвареса? Да, он этой ночью благодарит Бога, что Он сохранил ему жизнь и оставил его немощным членам столько сил, чтобы дойти до логова убийцы!
