— Вот и снова ты идешь, мой конь, против быстрой воды, по мшистым камням, и тебе тяжело и студено. Но разве есть моя вина в том, что опять приходит зима и настала пора возвращаться нам в степь, к киргизам?
Конь тут же укорачивал шаг, понимающе качал мохнатой головой, словно отвечая Маганаху:
— Разве можешь ты зимовать здесь, когда у тебя нет юрты?
И пастух удивлялся несравненной мудрости коня и вполне одобрял эти очень справедливые слова:
— Ой, шею зверя стрела режет, шею человека — бедность, — и вдруг спохватывался: — Теперь я, однако, богатый, у меня есть быстрый скакун. Пусть наша кровь вместе прольется, пусть наши кости лягут навечно рядом.
И веселым свистом вспугивал Маганах непоседливых крикливых кедровок, и затягивал услаждающую его сердце степную песню, и подпевали той песне лес и горы, и река таежная Большой Кемчуг тонко позванивала по скользким камням, будто подыгрывала ему на чатхане:
Мой верховой рыжий конь
Девушке с шестьюдесятью косичками подобен.
Когда еду на нем верхом,
Он птице с большими крыльями подобен.
Так по глухим, сумрачным ущельям выехал Маганах к быстроструйным истокам реки. Вскоре долина приветно распахнулась, горы стали светлее и ниже, и когда заметно потеплело, а взгляду открылась бесконечная всхолмленная равнина, пастух решил отдохнуть. Это было уже порубежье, отсюда начиналась древняя, типчаковая и ковыльная, Киргизская степь.
Маганах ловко стреножил Чигрена волосяным путом и пустил пастись на круглую лужайку, а сам в затишье развел костер, подсел к пахнувшему березовой корой огню и опять заговорил о том, что дорог ему пьянящий запах конского пота и свежего навоза, что с рождения любит он умиротворенный конский храп и пугливое подрагивание мягких конских ноздрей. А Чигрен высоко вскинул умную голову, постриг ушами и озорно посмотрел на хозяина. И еще с любопытством и добротою спросил он Маганаха о старике Торгае.
— Ой ты, скорый мыслью и хитрый, мой конь, ты все знаешь, — сказал Маганах. — Ты слышал, наверно, удивительный голос Торгая и подумал, что это поет сам бог Кудай, — и откровенно пожаловался Чигрену: — Зачем люди обижают бедного пастуха? Зачем они не верят ему, когда он говорит им правду? Зачем правят многочисленным степным народом люди спесивые и завистливые?
Из раздумья Маганаха вывели со свистом пролетевшие над ним крупные утки. И тут он вспомнил, что в пути не ел уже больше суток, и тогда выломал березовую палку поровнее, застрогал ее лопаткой с одной стороны и пошел по перелеску искать давно отцветшие лапчатые стебельки сараны. Вот в чемерице-траве попался один мелколистный высокий стебель, несколько поодаль виднелся другой. Маганах обрадовался удаче, опустился на колени и привычно вонзил свою деревянную лопатку в еще не замерзшую, податливую землю. Корни трав затрещали под лопаткой, раздвинулись, и вот обнажилась и легла на раскрытую ладонь пастуха желтая, с голубиное яйцо, луковица сараны. Он радостно засмеялся, очистил ее и съел, и прямиком пошел дальше по перелеску, что полого спускался к оврагу.
