— Ладно, — согласился он. — Куплю Санкай.
Священник Димитрий Клементьев, немощный, слепой от старости, уже не служил в соборной церкви. Из Тобольска от архимандрита пришла духовная грамотка заменить его сыном Димитрием. Молодой поп был довольно смекалист, а более того жаден до денег. Едва Ивашко заговорил о Санкай, Димитрий сообразил, что может продать девку с большой для себя выгодой, и поначалу отказал:
— Спаси бог, Санкай и впредь будет неотлучно жить при храме Господнем.
Поп был длинен ростом, как тальниковый прут, и так же тонок. Глядя снизу вверх в его носатое, поросшее редкой щетиной румяное лицо, Ивашко понимал что священник явно набивает цену. Но Ивашке было совсем ни к чему торговаться — за все платил Курта. Ивашко лишь попросил показать ясырку, чтобы ее вид распалил Курту и тот поскорее покончил с торгом.
— По милости Господа Бога Санкай будет служить в церкви — смиренно повторил отец Димитрий.
Тогда Курта тронул Ивашку за локоть и шепнул:
— Двадцать.
Ивашко тут же огласил слово нетерпеливого качинца: двадцать скотин самых лучших, на выбор. Цена была достаточно высока, чтобы соблазнить попа. Но отец Димитрий рассмеялся:
— Эва какой прибыток собору! — и велел оказавшейся поблизости просвирне покликать Санкай.
А девка уже тут как тут. Вылетела из трапезной и оторопела у порога, стоит пугливо, словно дикая козочка-кабарожка, и глаза ее, кабарожьи, желтым переливчатым огнем сверкнули и уставились на Ивашку. В этом коротком взгляде Санкай он почувствовал боль плена и одиночества, и испуг, и надежду на добрую перемену в несчастной ее участи.
— Тридцать, — шепнул Курта, не отводя от девки замутненного страстью глаза.
— Сорок! — подбирая рясу, азартно вскрикнул отец Димитрий.
Сколько ни рядился потом Ивашко, а поп так и не уступил. Наконец Курта облизнул пересохшие от волнения губы и подал знак: согласен.
В тот же день, поднимая пыль, проплыло в город пестрое, лоснящееся от жира стадо. Лучших коров и кобылиц не пожалел богатый качинец за прекрасную полонянку. И когда поп вывел Санкай на паперть церкви и подтолкнул ее в руки нового хозяина, Курта заревел от радости, с размаха кинул девку в седло и, с гиком нахлестывая породистого, рослого бухарского коня, умчался в степь, словно боясь, как бы у него не отобрали эту дорогую покупку. Совсем уж хмельной от удачи и доступной ему близости молодой девки, Курта трепетно раздувал ноздри, представляя, как в юрте бросит вольную орлицу Санкай на расшитую голубыми узорами белую пушистую кошму, и ясырка забьется, застонет и, признав в нем своего повелителя, покорно разделит с ним брачное ложе.
