А Иренек, завидев в степи отца, думал о многих ветрах, что ошалело слетаются на Июсах и, как драчливые бараны, курчавыми лбами бьются у порога белой юрты Ишея: ветер с верховий Черного Июса — от джунгар, с Белого Июса — от монголов Алтын-хана, ветер с севера — от казаков Белого царя. Ветры несут отовсюду гулкий топот конских копыт и яростный звон мечей.
Киргизам, чтобы выжить, нужно держаться сильного. Отец сорок раз прав, изменяя шерти, но он по природе своей недостаточно властен и решителен, чтобы снова и снова смертельной лавиной обрушить на русских все улусы Киргизской орды, все равно с кем — с Алтын-ханом ли, с контайшой ли джунгарским. Союз с русскими Иренек всегда отвергал напрочь. Русские — не кочевой народ, у них не восточные, а совсем другие обычаи, русские забирают себе кыштымов — киргизских данников, — заставляют скотоводов и охотников пахать землю. Но известно, что земля кормит слабых, а сильного кормит слабый, как неразумные овцы кормят волка.
Ишей первым подъехал к пышному каравану княгини, потому что был почти втрое ближе к нему, чем Иренек с улусными парнями. Не сходя с разомлевшего от жары коня, он кивком сдержанно поприветствовал почтенную Абакай:
— Да будет жизнь твоя вечной, мудрейшая княгиня!
Она коротко взглянула на него колючими подслеповатыми глазами и ответила по-монгольски:
— Минду. Здравствуй.
Ее маленькое лицо было так же серо, пепельно и так же смято, как ее заношенный древний халат, слегка припорошенный степной пылью. В этой низенькой, злой и сухой старухе вряд ли кто теперь смог бы узнать родную сестру могущественного правителя Джунгарии Хара-хулы, некогда красивую, отменно умную и гордую. Нет, ничего уже не осталось у нее от прежнего, разве что змеиная хитрость еще жила в ней, и Абакай часто, может быть, даже слишком часто, пускала ее в ход.
Родовитую бабку сопровождали в поездке отважные и честолюбивые внуки. Приметив в степи стремительно приближающийся столб пыли, они с пронзительными криками пустили коней вскачь и через каких-нибудь полверсты встретились в ковылях с Иренеком, лихо осадив взмыленных степных скакунов. Табун, из-под ладони следивший за этой бешеной скачкой, нетерпеливо ерзал в скрипучем седле и, гордясь племянниками, посмеивался в редкие, узкой подковкой усы:
— Они пройдут там, где никто не может пройти, и их лошади проскачут там, где ни одна лошадь не может проскакать.
Травы пахли жарко и пряно. А от реки наносило свежестью проточной воды и прибрежного тальника. И всадники невольно прижимали коней к извилистому, местами размытому берегу.
