Земко и Комков не попали в песню, но их предшественник Петренко, у которого Борис летал вторым, легендарен. Чукчи в зверобойных поселках до сих пор самозабвенно отплясывают танец прилета Петренко. Коврики и абажуры вспугнули легенды. А жаль — ведь и сейчас, разбежавшись на каменном пятачке, самолеты бросаются в пропасть, чтобы в этом смертельном падении ощутить вдруг удар воздуха под крыло и взмыть вверх — назло липкому страху, издевательски малой площадке, назло дифтерийной заразе, засевшей в горле ребенка. Летят в непроглядных облаках ослепшие «аннушки» и вдруг с решимостью самоубийцы кидаются вниз: двести метров, триста, километр. Здесь же берег, здесь горы, здесь море! Но машины выныривают у самой воды из жуткого пике и вдоль открывшегося берега ползут на свою площадку.
Четыре сомкнувшихся плеча в голубой амбразуре кабины. Пилоты летят лицом в небо. Валя надевает ларингофон, шевелит губами и отдает штурвал от себя. Едва заметное движение левой рукой — мы заваливаемся на крыло. Лорино крутится у нашего крыла, как цветная граммофонная пластинка. Мелькает море, серые кубики, рыжая полоса.
Лорино — столица самого мощного на Чукотке хозяйства, колхоза имени Ленина.
Полдень, в конторе никого нет. «Председатель, небось, на берегу».
Пыльная крутая дорога отвесно срывается вниз. И вдруг у самых ног — море. Оно пронзительно синее, в острых гребешках, под ясным небом. Ветер пахнет солью, свежей рыбой и еще чем-то чистым и пряным, от чего хочется смеяться и бросаться песком. Руку больно скручивает в воде: ого, это полярное море! Это Берингово море. Оно ласково лижет сапоги, но чувствуется судорожный холод его языка. К морю притиснулся обрывистый берег: Лорино лежит на холме.
Впереди свистят крыльями чайки, они белоснежны и гортанны. Их тысячи, они носятся легким перовым облаком, жадно кидаются вниз, что-то рвут клювами, снова взмывают и плюхаются на воду, качаясь на волнах, как неживые. Сладковатая вонь сводит скулы. Чайки взлетают, открывая на песке темное, кровавое. Это кит.
У каждого места земного шара есть что-то свое, предельно обычное для него, заветное, чего нет и не может быть в других местах. Африка — это львы, Соединенные Штаты — Ниагара, Греция — Акрополь.
Проделав десять тысяч километров, мы ступили На самый восточный краешек северного полушария, на землю Чукотки, и не почувствовали этого. И только тут, увидев берег, усеянный останками китов, такой театрально-необычный, вдруг ощутили головокружение. Земля медленно отсчитывала меридианы: часовой пояс Красноярска, потом Иркутск, граница полушарий, еще, еще дальше. Ох, как чувствуются теперь все десять тысяч километров, лежащие за спиной!
