Семь баллов по Бофорту - Тамара Александровна Илатовская

Лето приносит ясные вечера, легкие и звонкие от детских голосов. Среди распушившихся тополей мальчуганы играют в пароход. Уже стемнело, а мамы не зовут их домой, мамы терпеливо ждут сыновей на берегу.

На столе раскрытый «Моби Дик»:

Память безошибочно вывела меня к этой странице. Целый месяц я не нахожу себе места. Целый месяц, втайне от себя, я ловлю температурные сводки Севера и вижу, до галлюцинации ясно, как в Беринговом море играют голубые гренландские киты. Сначала из зеленой волны дугой выходит жирная спина, потом подслеповатый, маленький, как у слона, глаз, и, наконец, выкатывается раздвоенная лопасть хвоста. Я чувствую, как счастливо и удобно исполинскому жирному телу в упругой толще воды.

В редакции на меня посматривают подозрительно: шеф не одобряет пристрастие к дальним командировкам. Впрочем, и лето уже на излете — может, на сей раз действительно обойдется. И вдруг будто какая-то таинственная сила толкает меня, я подхожу к редакционному окну, за которым изнывает от зноя Москва.

— А сейчас в Беринговом море…

— …играют голубые гренландские киты!

Так у меня появляется союзник — поэт Роман Харитонов. Он тоже хочет видеть китов.

Через неделю у нас в кармане похрустывают авиабилеты до Анадыря.

— Колыма, Якутия, теперь Чукотка, — ворчал Володя, знакомый скульптор, от которого я добивалась перед отъездом обещанной статьи о Родене. — Знаешь что? Ты бежишь от цивилизации, а ее нужно изучать. Что ты знаешь о Босхе, о немецкой скульптуре начала века?

Я действительно мало знаю о Босхе. Но когда желтый ветер разгуливает по одуванчикам, как-то не хочется думать об этом.

В мастерской Володи даже летом холодно, как в погребе, и вообще она напоминает колодец: очень высокая и сумрачная. Входя в нее, я всегда опасалась, что в тесноте что-нибудь опрокину, разобью или сяду на эскиз. Обычно я устраивалась на лесенке, расстелив предварительно платок. И все равно уносила на платье зеленоватые, белые и даже черные, как грифель, пятна. Володя работал в техасах и старенькой ковбойке, заштопанной на локтях. Он почему-то не мерз в своем погребе. «У нас, скульпторов, физическая работа», — часто повторял он. Смотря на Володины руки, упруго мнущие глину, я думала: что же такое талант? Почему вот эти небольшие фигурки подолгу преследуют меня, и я радуюсь, вспоминая их пластичные изгибы? Володя знает, что он талантлив, это радует его, и когда он лепит — он бог, он может все. Но потом мучается, глядя на готовую работу, и часто все разбивает вдребезги.