— Ага! Один из семейства двуличных прибыл! — злорадствую я и, достав из кармана огрызок карандаша, пишу на клочке бумаги: «Чего приперлась? Беги к своему Вовке! Передай, что из него отбивную по-африкански сделаем!»
Записка летит через весь зал и падает около Сашки. Я показываю, кому надо передать.
На стене неожиданно заливается звонок. Все одновременно встают…
Судья начинает читать:
— Суд второго участка Дзержинского района города…
Я наблюдаю, как Лидка разворачивает послание.
— Дурак! — беззвучно двигаются её губы. Она пальцем стучит по своей голове.
— Сама дура! — тоже беззвучно шепчу я.
Она отвечает. Но я уже не обращаю на неё внимания. Меня поражает вид Сашки. У него из глаз льются слёзы, и он держится за лицо руками.
— Принимая во внимание чистосердечное признание обвиняемых, суд постановляет…
— Ну, быстрее! — Замирает сердце.
— Согласно статье УК РСФСР 162, а также статье 82…
— Чего тянут?
У меня от волнения холодеют ноги. Дядя Ваня как в воду глядел. За одну до года, за другую до трёх.
— Сократить срок наполовину, — читает судья.
— Вот это здорово! — растерянно улыбается Руслан. — Мне три месяца, а тебе полтора года.
Я не могу вымолвить слова. Чего-то не поняли… Не может быть!
Во дворе напротив окна стоит крытая машина.
Пересылка. Дощатые стены бараков, нары, окна с продольными железными прутьями. И люди… Пёстрые. С разными судьбами, разными сроками.
Сейчас все злые — два часа не приносят баланды.
— Жалобу писать буду! — барабанит в дверь вор, по прозвищу «Козёл». — Закон нарушаете!
Козёл истеричен. Он может заплакать, разорвать на себе рубашку, до крови исцарапать грудь ногтями. Когда приводят новенького, Козёл бросает перед ним полотенце на пол, ждёт — поднимет или переступит.
Мы лютой ненавистью ненавидим друг друга. При первой же стычке я стукнул его поленом, и, если бы не одноглазый дядя Вася, быть бы мне ошпаренным кипятком в бане.
Дядя Вася — старший по камере. Никто не знает, по какой он статье. Он целыми днями лежит на нарах, ворочается, вздыхает. Он был на фронте. И поэтому, наверное, меня потянуло к нему. Я пересказываю ему все книжки, которые успел прочесть, рассказываю про Анечку, про отца.
— Мачеха у тебя человек! — тянет дядя Вася: это у него наивысшая похвала.
Авторитет дяди Васи незыблем. Он суров и справедлив, лично делит посылки и табак.
Козёл ложится на нары, прикрывает носовым платком лицо. По неписаным правилам в такие моменты его нельзя беспокоить: Козёл тоскует по свободе. А зачем ему свобода? На свободе он зол и мерзок, как Шишимора.
