— Гражданин! Попросите товарищей, чтоб бросали окурки в плевательницу. И курить вообще нельзя.
— Извините! — говорит Женька, поворачивая голову. — Избить бы тебя, Гришка, как сидорову козу! Что ты, на луне живёшь? Как ты мог про друзей забыть? Меня бы нашел, Яшку. Сходил бы, наконец, к Татьяне Петровне. Она бы выручила.
Я молчу.
— Из комсомола тебя исключили.
— Врёшь!
— Точно! Целое дело! Ребята потребовали тебя на поруки. Раньше разрешали, говорят, такое. Собрание шумное было. А секретарь райкома стал настаивать, чтоб тебя исключили. Ребята отказались. Спорили, спорили…
— Откуда знаешь?
— Был на собрании. Секретарь — парень ничего, горяч только слишком, стал на ребят голос повышать. Те тоже в амбицию. Тогда я выступил и сказал, чтоб тебя исключили, потому что не может человек, который украл, быть в комсомоле…
— И ты? — упавшим голосом говорю я.
— Да, я!
— До свидания!
— Стой! — хватает меня за руку Яшка.
— Пусти!
— Сядь!
Единственная рука у Яшки — как клещи. Он сдавливает мне запястья, и я вынужден сесть на табурет.
— Предатель! — ору я на Женьку.
— А ты думал!.. — злится он. — У нас в роте за такую штуку бойца вывели перед строем и расстреляли. А ты думал, с тобой будут нянчиться?
— На! Стреляй!
— Чего? — говорит Женька, вставая. И не будь у него култышек, я бы получил кулаком по зубам.
— Граждане! — вмешивается милиционер. — Какое же это свидание? Вы что? Просили встретиться. Не положено во время свидания!
— Кто дерётся? — успокаивает милиционера Яшка. — По душам разговаривают.
— Если ещё позволите, свидание будет окончено!
Мы сидим.
Тяжело.
— Гришка!
Лицо Женьки, чёрное от въевшихся в кожу крупинок тола, обращено ко мне.
— Что?
— Дай лапу!
Я жму ему култышку.
— Ты считаешь, что я не прав?
— Прав! Ты-то прав… Ты прав.
— Знаешь, Гришка, только нюни не распускай! Собери себя в кулак. Мужество — это когда можешь ответить за свой поступок. Понял? В кулак! Помнишь, я тебе про одного лётчика в медсанбате рассказывал? Он стонать не мог, а жил. Понял?
— Чего панихиду завёл? — возмущаюсь я. — Ничего нам не будет. Хозяйка нас простила. Потом мы письмо куда надо написали.
— Ну, может всякое быть. Не знаю, скоро встретимся или нет. Мне в Одессу надо ехать. Так ты запомни: верь всегда людям! Если им не верить, жить не стоит. Отличить настоящих людей от дерьма — это и есть зрелость. Созревай быстрее! Мы так стремительно рвёмся вперёд, наша страна, люди. Дорога-то неизвестная, неторная. Ухабы бывают, на поворотах заносит. Кое-кто и срывается… Иначе-то как? Больше всего я боюсь, что тряхнёт тебя, а ты слюни распустишь, обозлишься, перестанешь уважать людей. И тогда всё! Смерть! Люби людей! Это спасение от всех бед…
