— Про меня ты зря так красиво написал! — прерывает Руслан.
— Вроде ничего.
— Нескромно. Выходит, что я сам про себя пишу, что я хороший товарищ.
Я ищу, где написано про Руслана, и переписываю заново без всяких хвалебных эпитетов.
— Михаил Иванович — свой человек. Понимающий! — говорит дядя Ваня. — У меня знакомая отхватила по сто шестьдесят пятой на полную катушку. Написала Калинину, пообещала начисто «завязать», пацана из детдома взять на воспитание. И освободили!
— Тебе соврать, что раз плюнуть! — отвечаю я и отдаю письмо Руслану. Через час начнут вызывать из камер на свидания. Сегодня должна прийти его мать.
— Не верите? — обижается дядя Ваня. — Век свободы не видать! Работает портнихой в военторге. Девчонку взяла. Точно! Если хотите, я скажу, по какой вас статье будут судить.
— По какой?
— По двум. Первая: сто шестьдесят вторая — за воровство. До года. И вторая: восемьдесят вторая — за побег из-под стражи. До трёх.
— И сразу наврал! Кто бежал-то?
— Ты мне не заливай! — ухмыляется дядя Ваня. — Патрон израсходован? Да? Рапорт написан? Переведи в другую камеру, гражданин начальник!
— Ничего нам не будет! — успокаивает меня Руслан. — Письмо матери передам. Она его авиапочтой отправит. Ответят сразу!
Мы ждём, когда позовут Руслана, но, как ни странно, первым вызывают меня.
— Отец вернулся? — спрашивает Руслан.
— Не должен. Я ему не писал. У меня своя жизнь, у него своя, — отвечаю я, забыв взять письмо.
Меня ведут коридорами в просторную комнату, перегороженную барьером. Около барьера разговаривают несколько человек.
— Женька! Яшка! — кричу я, до слёз радуясь своим посетителям. Милиционер из особого уважения к Женьке ставит три табурета в сторону. Мы закуриваем. Я тоже.
— Так…
— Да…
Разговор не клеится.
— Что-то давно тебя не видно? — спрашиваю я у Женьки.
— Операцию назначили. В Одессу собрался… Чёрт тебя дери! Где отец?
— На курорте!
— Анечка?
— Он увёз её к подруге в Симферополь.
— Зачем?
— Не знаю.
— А что ж ты натворил? Как ты мог?
— Перестань, — заступается Яшка. — Всякое может быть. На то она и жизнь. Вот я чуть вместе с дядей Ваней не загудел. Надо кончать лавочку.
— Он с нами в одной камере.
— Гришка, Гришка! — говорит Женька, качая головой.
— Жрать нечего было. Отец триста рублей оставил, остальные с собой взял.
— Кончится война, кончится разруха, а у меня специальности нет, — бубнит своё Яшка. — Всю жизнь на дармачка не проживёшь. Работать надо! Закон жизни.
— Как получилось глупо! — вздыхает Женька, ловко цепляет разрезом култышки цигарку и бросает её на пол. Милиционер, и без того неодобрительно посматривавший на наше курение, подходит и предупреждает:
