— До чего додумался! А? Дома доламывает! Ты погляди, окна порасковырял! Балкон изуродовал! И ещё комсомолец, наверное?
— Ладно, хватит кричать! — говорю я. — Пойдёмте! Куда там? В милицию?
Женщина замолкает, удивлённо глядя на меня.
— В милицию! Только не вздумай убегать. Я тебя всё равно найду. От меня не скроешься.
— Не буду убегать! Слово. Пошли. Раз вы считаете, что я совершил преступление. Пошли!
Я иду по улице, держу стул. Сзади за полу шинели меня держит женщина.
— Бросьте! — останавливаюсь я. — Сказал — не побегу.
Женщина выпускает полу шинели. Мы идём по улице дальше, оба тяжело дышим, оба от возмущения не можем смотреть друг на друга. Милиция около нашего дома, через дорогу.
— Я домой стул занесу, — говорю я. Мы останавливаемся у нашего подъезда.
— И так в милицию пойдешь, — говорит женщина.
— Нет! Не пойду. Занесу, тогда пойду.
Я боюсь, что в милиции разберутся, что это не мой стул, и отберут находку.
— А дома у тебя кто есть?
— Подождите здесь. Сказал вам, что не убегу!
— Пойдём вместе.
Мы поднимаемся на четвёртый этаж. Я открываю проволокой дверь.
— Осторожнее! — предупреждаю я преследовательницу. — Не ударьтесь о печную трубу.
На улице я бы, конечно, её не предупредил. Но она переступила порог моего дома, и тут уже начинают действовать законы гостеприимства.
В комнате полумрак. Наступает холодный декабрьский вечер. За столом Анечка, накинув на плечи одеяло, чистит мёрзлую картошку. Картошка звонко стукается об алюминий — стол у нас целиком из самолётных деталей. Отец лежит на кровати, укрывшись всем, что может греть. Рядом, на снарядном ящике вместо табурета, сидит какой-то мужчина.
— Вот и Гришка пришел, — поднимает голову отец. — Дров принёс?
— Нет! — говорю я и ставлю стул на пол. — Мебель принёс.
Мне не хочется при женщине рассказывать, где я раздобыл плетёный стул.
— Присаживайтесь! — приглашает женщину Анечка.
Та стоит у двери, часто-часто моргает.
— Скоро вернусь! — говорю я отцу. — Без меня не обедайте.
— Обед ещё не скоро! — отзывается Анечка. — Не на чем варить!
Она хлопает дверцей «буржуйки». Печка пустая.
— Посмотри, кто к нам пришёл! Узнаёшь?
Отец показывает на незнакомого мужчину.
Я подхожу. Передо мной сидит человек без обеих рук, лицо черное от въевшихся в кожу крупинок тола. По откинутой назад голове и устремлённому куда-то в потолок взгляду белёсых глаз догадываюсь, что он слепой. Человек улыбается, чуть не взвизгивает от удовольствия, что его не узнают. Вроде знакомый… Но кто? Кого так? О! Я сажусь на стул. Неужели?
