И видит Эйте, движения его, еще недавно неловкие, нелепые, вдруг обрели характерную текучесть.
— Это она, — Мар злился. На себя ли, на меня, на весь этот дерьмовый мир, который не дает просто жить так, как хочется. — Она делает те цацки, а этот… вывозит и продает. Это ведь просто проверить, верно?
Я тоненько вздохнула.
И скрестила руки на груди.
— Полегче, парень, — в голосе чиновника прозвучала угроза. — Нечего тут кричать.
— Позвольте ваши руки, — рыжий теперь разглядывал меня. И в светлых его глазах — надо же, почти прозрачные, как местное небо, хотя с характерным отливом, выдающим огневика, — не было ничего. Ни раздражения. Ни желания поскорей закончить с неприятным делом. Ни ожидания…
Равнодушие?
Пожалуй.
Небу ведь глубоко наплевать на то, что происходит там, ниже. Разве что острые шпили горных пиков способны ненадолго потревожить его покой.
— Вы не обязаны, — толстяку не нравился и рыжий тоже. — Без судебного предписания.
Которое они получат ближе к вечеру. Если не получили загодя, в чем я почти не сомневалась. А потому молча протянула руки.
— Надеюсь, концентрация соблюдена? — уточнила я, глядя на темную склянку, появившуюся из внутреннего кармана пиджака. Пиджак был мят, слегка кривоват и сидел так, что плечи рыжего казались непропорционально огромными, а руки — коротковатыми. — Не хотелось бы остаться без кожи…
Толстяк засопел.
Надо бы узнать, как его зовут. Наверняка еще один старый и крайне полезный знакомый сала Терес. Рыжий продемонстрировал печать.
Разломил ее.
Пробку вытаскивал зубами, что делать, к слову, крайне не рекомендовалось. Но я промолчала. Кто я давать советы целому королевскому псу? А вот и платок. Запечатанный, как водится… и снова печать трескается при прикосновении к ней узкого перстня.
Жидкость полупрозрачна, а вот запах у нее до крайности резкий, аммиачный.
Она впитывается в платок, впрочем, рыжий довольно экономен, а может, не впервые проводит процедуру. Платок касается моей ладони. Левой.
И правой.
Две влажные полосы краснеют моментально. И Мар подпрыгивает, надо полагать, от радости. А вот рыжий хмурится. В отличие от Мара он знает, что ни один реагент, оседающий на коже, не оставит такого плотного и, главное, равномерного поля.
— Сала Терес, — мой голос звучал тихо, виновато даже, — позволите ли вы…
Он молча протянул руку. А рыжий также молча провел по ней платком.
И хмыкнул, когда след окрасился алым. Во взгляде его появилось… любопытство? Пожалуй.
