Из тесной, сжатой с обеих сторон пышной зеленью садов улочки они вышли на просторную, мощеную улицу, а потом отчим повел Алиджана по узким, извилистым переулкам… Наконец, они добрались до старой медресе. Алиджан заглянул во двор через дувал, который мрачным полукружьем охватил здание медресе. Двор был безлюдный, какой-то пустынный, — это навевало тоску. Они вошли в ворота. Буриходжа открыл дверь худжры, одной из комнат медресе. Произнеся традиционное «Ассалям алейкум!», поздоровался за руку с узкобородым человеком в чалме, восседавшим на паласе в неуютном полумраке; подозвав Алиджана, представил его бородачу и сказал, обращаясь к человеку, стоявшему рядом:
— Вот, таксир,[35] мой сын. Он готов выполнять все, что вы прикажете, — и подтолкнул Алиджана. — Сынок, теперь Абдулмаджидхан-аглям[36] будет тебе заместо отца. Слушайся его. А уж бог вознаградит тебя за послушание.
Абдулмаджидхан важно кивнул. Алиджан, глядя на него, чуть не рассмеялся. Лицо у будущего «отца» было не из привлекательных; верхняя губа вздернута, нижняя отвисла, и оттого казалось, что он скалит зубы.
Буриходжа подобострастно продолжал:
— Таксир, научите моего сына совершать намаз, читать коран, а уж он для вас в лепешку расшибется. Да, вы уже решили — насчет жалованья и жилья?
— Не беспокойтесь, ходжа. Жить он будет в этой худжре, еще с двумя молодыми слугами. Надеюсь, останется доволен.
Но Алиджан уже сейчас мог бы заверить будущего наставника, что доволен он не будет. Поначалу его забавляла вся эта комедия — и отчим, все-таки не упустивший случая напомнить о деньгах, и оскаленные зубы Абдулмаджидхана, — но когда отчим ушел, оставив его в худжре, среди незнакомых, неприятных ему людей, парня охватили тоска и злость. Намаз, коран… На черта ему все это сдалось? Да и отчиму на все это наплевать, просто надумал пристроить сюда «сынка» мальчиком на побегушках. Нашли дурака! Лучше уж он пойдет на завод, если всем так нужно его «жалованье». Тоже, конечно, невелика радость — вкалывать вместе со всеми «трудягами», но уж там, по крайней мере, не так тоскливо и душно. Здесь же все отдавало какой-то спертостью, затхлостью…
Первый же день пребывания в медресе совсем доконал Алиджана: вот тоска-то зеленая!.. Он чувствовал себя пришибленным и одиноким.
На следующее утро он вышел на улицу, поторчал у ворот, глазея на прохожих, словно узник, вырвавшийся на свободу. Взгляд его задержался на сухощавом, пожилом человеке в очках, шедшем по противоположному тротуару. Тот тоже пристально посмотрел на Алиджана, замедлил шаг, а потом торопливо пересек улицу и приблизился к юноше:
