Неподвижно, ничего не отвечая, стояла перед ним молодая женщина. Смущенный ее появлением, устремив в нее проницательный взор, Виллиам продолжал:
— Да! Я не больше, как презренный писатель; я считал себя великим живописцем природы, но теперь вижу, что в созданиях моих лишь только унижал красоту творения! Прежде, нежели я вдохнул другую жизнь в мою Юлию, я изучил первую; потом облек ее мысли телом, дал голос страстям, одушевил остов ее — и думал, что произведение мое совершенно!.. Безумный! Эта картина, по-моему оконченная, была одним неверным очерком!.. А я предал ее на позор толпы, жаждущей только ощущений!.. За какую бы то ни было цену, только я хотел рукоплесканий!.. Прости мне, моя Юлия: я наругался над тобою… Впрочем, я делал, что мог, — мне не доставало гения… Хорошо бы еще, если б и другая половина поэта возвысилась до моего вдохновения!.. Но нет!.. Театральной Юлии не было нужды, естественна ли речь ее, заслужившая столько рукоплесканий… Она хотела только, чтоб восхищались ее стройным станом, как будто бы стройность эта имела какое нибудь соотношение с ее горестию и смертию… Презренное существо, она размалевала краскою свое бледное лице, сделавшееся при блеске огня желтым и безжизненным, чтобы черные, прекрасные глаза ее не утратили своего очаровательного блеска…
Мистрис, мистрис, я не знаю, кто вы, потому что лице ваше закрыто, я не знаю, откуда вы, потому что как будто очарованием перенесен сюда; но вы одни поняли мою Юлию, вы одни достойны осуществить любимое создание бессонных ночей моих…
— Виллиам, вы великий поэт, — отвечал тот же голос, — и потому я пламенно желала вас видеть.
— О! Если б потомство повторило за вами эти слова!.. — перервал Виллиам. И глаза его горели почти божественным светом, между тем как горькая насмешка владела его умом.
— Я удивляюсь вам, синьор поэт; удивления моего достаточно, чтоб увлечь за собою удивление тысячей — для этого мне стоит только сказать: «Народ английский, рыцари, дворяне и лорды Англии, удивляйтесь Виллиаму Шекспиру! На колени перед Виллиамом Шекспиром…»
— Кто же вы? — робко спросил поэт у покрытой женщины.
— Виллиам, — продолжала незнакомка, — гений ваш могуществен, он наполнит собою Англию, Германию, Францию, целый мир…
И восхищенный Шекспир бросился на колени пред тою, которая одну вечность поставила границею его славы.
— Бессмертие почиет на тебе, — сказала она ему грозно, — так не унижай же себя, преклоняясь перед женщиною…
