Паж отпер калитку и, после многих изворотов, вдруг остановился перед одним павильоном, шепнув Шекспиру:
— Подождите, господин поэт! Сейчас придут.
После этого удалился.
Не постигая таинственного содержания записки, изумленный тем, что так непостижимо попал в сад первой королевы в свете, Шекспир ощупывал руками деревья и кусты, дабы увериться, что все это не было одним очаровательным сном. Ночь была теплая, цветы наполняли воздух благоуханиями; поэт забыл о свидании в павильоне, он заблудился в излучистых аллеях сада.
Тогда вдохновение умчало его на могучих крылах своих.
Послышался отдаленный голос; тут он только вспомнил, что его ожидали.
Горя желанием проникнуть тайну этого свидания, тщетно искал он павильона. После долгого обхода глазам его представилась скамья; забыв снова всю странность своего положения, он опять предался мрачным размышлениям. Произведение того дня представилось его мысли. Сильно ударяя себя по лбу, он шептал:
— Бедный Ромео, бедная моя Юлия! Зачем вас, создания прихотливого воображения моего, вас, которых в бессонные ночи одарил я всеми страстями, в которых перелил всю душу мою, зачем вашу невинность я продал за золото? Зачем?.. Вам одним принадлежала вся любовь моя, а теперь я должен делиться ею с другими… Хорошо, ежели б они могли любить вас, так как я люблю… Увенчанные сегодня, вы будете еще нравиться и завтра, очаровательные своею юностию, но что будет с вами чрез сто лет, когда земной отец ваш будет почивать в могиле?.. Вы угаснете… а я, я мечтал, что вы бессмертны!..
— Ромео и Юлия будут жить жизнию вселенной, и никогда не умрут они!.. — сказал голос из чащи.
— Кто тут? — вскричал поэт, вскочив стремительно.
— Та, которая посылала за тобою и о которой ты забыл так скоро, — отвечал тот же голос.
Виллиам обернулся — перед ним стояла женщина, покрытая покрывалом, в белой одежде. Обрадованная тем, что ее внезапное появление удивило его, она остановилась в нескольких шагах, внимательно рассматривая его.
— Юлия, Юлия, дочь Капулетов, зачем покинула ты могилу, в которую я заключил тебя?.. — шептал великий человек, увидя осуществленным творение мечты своей. Потом горестно прибавил: — Мистрис, простите безумию бедного автора; мое воображение, распаленное ощущениями этого вечера, напряжено еще и теперь; вы так внезапно явились передо мною, одетые в белом, подобно невесте, невесте моего Ромео, — даже без шелеста шагов, как будто принесенные на крылах, — я подумал, что мое презренное искусство столь могущественно, что может вызывать из гробов души тех, которые уже не существуют. Простите меня, мистрис.
