— Эй! — сказала Жаклин. — Я так понимаю, что вы ее вовсе не отвергали?
— Нет, конечно… Но и в объятия не бросился. Вел себя как чурбан. Потом все эти полицейские, комиссии спрашивали, не было ли у кого-нибудь из… умерших причин… Которые могли бы быть нам известны. Я хотел им сказать, а потом подумал: а о чем тут говорить? О стихах и об этом дурацком дне рождения? А с другой стороны, может, у каждого из этих одиннадцати были такие… дни рождения?…
— Они все были похожи на вашу Лизу?
— Мою Лизу… — Бертран горько ухмыльнулся. — Нет, все они были разные. Да и знал-то я достаточно хорошо только четверых. Она — пятая. Нет, ни у кого из них не было явных причин… Но кто же знает, что было у них внутри? А самое страшное знаете что? Я ее стихи выбрасывал… Ну, они мне были совсем ни к чему. Не люблю я стихов, ничего не могу с этим поделать.
Я подумал: может, она как-нибудь узнала об этом? Теперь бы я их прочел…
Жаклин восстановила в памяти материалы, касающиеся смерти этой девушки. Элизабет Томсон, восемнадцатилетняя девчонка из Калифорнии, приехавшая учиться средневековому богословию. По фотографии никак нельзя было сказать, что она такая уж робкая, как ее сейчас представил Бертран. Были и стихи… Одно стихотворение поразило Жаклин. Его вполне можно было читать как предсмертную записку… Жаклин помнила его целиком:
Возвратилась душа в город блеклых огней
и тоски бесконечной ночных фонарей,
в их холодных осколках все та же вода —
через тысячу лет я вернулась сюда.
Вот в приделе старик зажигает свечу,
и над городом слез я опять полечу.
Что ты сделал, старик? Больше нету огня,
в этом городе нет ни тебя, ни меня,
лишь над городом тень чьей-то вечной любви,
ты свечу погаси и меня не зови.
Там, внизу, на мосту серый ангел беды заклинает тоску неподвижной воды.
В этом городе слез больше нету огня, и теперь он навек отпускает меня…
[1]— Вы совсем их не читали? — спросила она.
— Какие-то просматривал… — пожал он плечами. — Но это все равно что глухому дарить музыкальные диски.
Внезапно Жаклин очень захотелось, чтобы мальчик услышал стихи своей погибшей подруги. Но как объяснить?… Передернув плечами, она справилась с соблазном.
— Я испортил вам вечер, — виновато проговорил Эмиль. — Не знаю, что это на меня нашло. Вы умеете вызывать на откровенность. Специально учились этому?
— Нет, — сказала Жаклин. — Эта способность у меня от бабушки. Колдуньи.
Он невесело рассмеялся и потребовал у официанта счет. С истинно французским темпераментом мальчик попытался заплатить и за нее, но позволить ему это Жаклин, разумеется, не могла.
