Рождество в Ноттингеме - Паола Стоун

Съемка только что закончилась. Монтировщики растаскивали декорации — дерево глухо стучало по натянутому на пол холсту. В разогретом софитами воздухе плясали столбы пыли. Над телевизионной площадкой стоял тот сложный запах, который ничего не скажет человеку, от телевидения далекому, и так много — тому, кто хоть раз побывал на съемках…

Патриция Фоулбарт, ведущая только что отснятой музыкальной программы, шагнула с подиума вниз и устало присела на нижнюю ступеньку. На ней был костюм, стилизованный под наряд французских поселенцев начала восемнадцатого века, — передача посвящалась канадским народным песням. Высокая шапочка, отороченная рыжеватым мехом и кокетливо сдвинутая набок, открывала ясное, уверенно — может быть, даже чуть резче, чем положено женщине, — очерченное лицо, а длинный приталенный жакет подчеркивал девическую стройность точеной фигуры.

Патриция провела ладонью по лицу, словно стирая накопившуюся усталость. На лице остались разноцветные разводы грима. Но она могла себе позволить такой жест и такую небрежность — звезда ее стояла высоко. Приняв когда-то деятельное участие в создании ныне всемирно известного канала «Кантри МьюзикТелевижн», Патриция Фоулбарт работала на нем с первого дня его существования, и чуть ли не треть нынешних текущих передач канала была обязана своим появлением в эфире именно ей.

Помимо удивительной работоспособности Патриция обладала магией обаяния сильной личности. Все ее просьбы, не говоря уж о распоряжениях, исполнялись незамедлительно и в точности — но не из страха или желания выслужиться. В телецентре города Трентона все — от гардеробщика до главного режиссера — знали: если Патриция Фоулбарт просит сделать так, а не иначе, значит, это действительно необходимо и единственно правильно.

Поблагодарив всех, кто суетился в этот момент на площадке, Патриция прошла в свою гримерную и через пятнадцать минут вышла оттуда обыкновенной служащей, которую отличали от прочих, может быть, только откровенно подчеркнутая элегантность и властное выражение тонкого лица. Определить возраст Фоулбарт было затруднительно: ей с успехом давали и двадцать пять, и сорок. И первое определение было бы верным, если бы не холодноватый блеск в живых карих глазах и не жесткость, проступавшая порой в очертании свежих, почти не тронутых помадой губ…Лишь они подсказывали внимательному наблюдателю, что этой женщине пришлось немало перевидеть и пережить на своем веку.