Хаансен посмотрел на нее с недоумением.
— То есть вы полагаете, что… Тьфу ты! И вы туда же! Подозреваете злую силу, облюбовавшую наш город? Спутниковый передатчик, воздействующий на каждого из нас? Неужели Вендерс дошел до такого маразма?
— Ну, во-первых, при чем тут Вендерс? Делом занимаюсь я, — снова улыбнулась Жаклин. Она дала себе слово не выходить из себя. У Хаансена действительно шла сейчас не лучшая полоса в жизни. — А во-вторых… Я так понимаю, что вы остановились и вовсе на необычной версии — злодейство со стороны ученых-профессоров. Или вы считаете, что мы с вами вообще не должны искать причин этого массового кошмара, поскольку их нет, и все одиннадцать самоубийств произошли… спонтанно?
— Ничего я не считаю, — проворчал Хаансен. — Вы думаете, что меня это все не тронуло? У меня у самого дочка в Кембридже учится. Как подумаю…
Жаклин кивнула.
— Если вам так надо… — пробормотал Хаансен. — Нет ничего проще. Я отдам распоряжение в информационный центр. Сидите там хоть до посинения. Вы найдете не только всех самоубийц города, но и страны, а может, и всей Европы вместе с Америкой. И может быть, лет за сто. Только я сомневаюсь, что это сильно вас продвинет.
— Может, да, а может, и нет, — сказала Жаклин. — В любом случае спасибо. И… желаю вам отбиться от всех… помех…
Хаансен безнадежно махнул рукой.
В свою квартиру Жаклин вернулась около девяти вечера и только сейчас вспомнила о пустом холодильнике. В последнее время она вообще не покупала никакой еды. Днем, если вспоминала о том, что человек должен когда-нибудь есть, перекусывала в кафе. Вечером падала от смертельной усталости и было не до ужина. Утром, кроме кофе, ее организм ничего не требовал. Для Жаклин такое положение не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Природа человека, как и природа любого животного, устроена правильно. Если организм не подает сигналов голода, значит, все в порядке. Это наш надменный рассудок придумал разграничивать время дня вехами завтрака, обеда и ужина. Мы перестали понимать, когда мы действительно хотим есть, а когда едим лишь потому, что, например, настало священное время ланча. Последнее время Жаклин почти никогда не ощущала чувства голода. И не страдала от этого. У нее хватало других забот. Поэтому мысль об отсутствии еды в доме промелькнула и исчезла, как нечто незначащее и не имеющее к ней никакого отношения.
Скинув строгий серый костюм английского покроя, купленный ею специально для визита в университет, Жаклин прошла в ванную. Отвернула краны, бросила кубик хвойного экстракта, добавила пену. Движения были автоматическими, словно за нее их проделывал кто-то другой. Жаклин подняла глаза на стену, половину которой занимало огромное зеркало. Из него исподлобья смотрело юное существо, которому можно было дать лет двадцать, с огромными блестящими глазами, похожими на маслины, длинными ресницами и чуть припухлыми губами. Короткая стрижка с небрежной челкой придавала существу независимый и мальчишеский вид. Стройная, изящная фигура, высокая грудь, длинные ноги — хоть сейчас на обложку журнала. Вряд ли нашелся бы мужчина, который мог бы устоять перед такой женщиной. «Если только не будет заглядывать в глаза», — горько подумала Жаклин и отвернулась. Карие глаза прелестного существа, самой природой предназначенные излучать тепло и нежность, были полны холода и тоски. И здесь любые актерские методики бессильны. Она сбросила оставшуюся одежду и погрузилась в теплую воду с головой. Звуки и образы исчезли. Да и весь мир исчез, остался там, над поверхностью воды. «Есть ли там что-нибудь? — переспросила она невидимого собеседника. — Нет, ничего нет, я это точно теперь знаю. Но я не знаю, как к этому относиться, и не знаю, стоит ли огорчаться по этому поводу.
