— Что да, то да, но из этого еще не следует, что он сам тебе безразличен. А, Флоринда?
Девушка заморгала, казалось, у нее дыхание перехватило.
— А даже если так, то что? — наконец сказала она.
— Сигарету? — ответил вопросом на вопрос Большое Горе.
Флоринда взяла сигарету, закурила, забралась с ногами на диванчик, служивший заодно коробом для угля, и жадно затянулась.
— А даже если так, то что? — вновь повторила она. — Это в любом случае лучше, чем питать симпатию к таким идиотам, как вы.
— Наша прямолинейная Кутерьма…. — печально протянул Морщинистый.
Горе покопался в трубках и выудил самую лучшую:
— Слушай, Кутерьма, разве ты не понимаешь, что твой острый язычок нарушает все законы, предписанные прекрасному полу. Смотри, как бы на твой след не вышли какие-нибудь экстремисты.
— Не плети чушь! — сузила глаза Флоринда. — Самому Билли плевать, нравится он мне или нет. И если бы сейчас он меня услышал, то вряд ли обрадовался бы. Сомневаюсь, что он вообще обратил бы на меня внимание. Мне это известно. — Девушка на несколько мгновений умолкла, уставив взгляд на ряд гипсовых слепков. — Но вам не стоит мне без конца об этом напоминать.
— А мы что, мы ничего! — возмущенно заявил Морщинистый. — Ты сама завела этот разговор.
— Пусть так, — кивнула Флоринда, — но это все равно лучше, чем любить таких идиотов, как вы. Он делает деньги и…
— Так, стоп! — перебил ее Горе. — Хватит! Ей-богу, в своем панегирике Хокеру ты дошла до точки, и каждый следующий шаг неизбежно будет заставлять тебя отступать назад.
— Да мне плевать, есть у кого-то деньги или нет!
— Конечно же плевать, Кутерьма, — вставил слово Пеннойер.
— Но если ты так говоришь, то понимаешь, что я имею в виду. Парень — еще не мужчина. Чтобы стать им, ему нужно прочно встать на ноги и заработать какие-то деньги. А поскольку у Билли Хокера денег достаточно, вы считаете, что равных ему нет. Он не простак и не балабол, а чистокровная лошадка.
— Ты к нам троим слишком сурова, Кутерьма, — сказал Пеннойер, немного поразмыслив.
— Он, конечно, мне нравится, однако…
— Что «однако»? — спросил Пеннойер.
— Даже не знаю, — ответила Флоринда.
Пурпур Сэндерсон жил в этой же комнате, но обедал, как правило, в городе. В свое время, перед тем как стать великим художником, он освоил ремесло газопроводчика и теперь, когда его мнение не совпадало со взглядами авторов, публикующих материалы на темы искусства в нью-йоркских изданиях, отправлялся к своему другу-водопроводчику, воззрения которого неизменно разделял. Он любил ходить в некий чистенький ресторан на Двадцать третьей улице, известный тем, что по вечерам в субботу Морщинистый, Горе и Пеннойер, когда у них заводились деньги, устраивали в нем перебранки.
