Сильная рука Виктора упала на эфес кинжала. В глазах вспыхнуло бешенство.
— Меня этим словом не оскорбишь, — сквозь зубы проговорил он, — но насмешек я не потерплю!
Казак, откинул голову назад, с издевкой захохотал. Виктор вырвал из ножен кинжал, кинулся на него, но между ними стал Андрей, схватил Виктора за руку.
— Брось! — сказал он. — Шуток не понимаешь?
Виктор вложил кинжал в ножны.
— Я его пошучу…
— Горячий хлопец, — вызывающе бросил второй казак.
Виктор закурил, насупил брови. Сердце его стучало, как молот, кончики пальцев дрожали. Он глубоко затянулся, выпустил облако дыма, жуя и перекатывая мундштук папиросы из уголка в уголок губ… Андрей мигнул казакам и направился с ними по липовой аллее.
Во дворе монастыря появился босоногий в рубище старик… Заложив руки за спину и переваливаясь с ноги на ногу, он внимательно разглядывал пеструю толпу богомольцев. Его глаза (один широко открытый, неподвижный, другой чуть блещущий из-за пепельной брови) присматривались к каждому человеку…
Из тенистой аллеи вышла игуменья — тридцатисемилетняя женщина с изнеженным лицом и белыми холеными руками… Рядом шла Соня со сверкающим на груди крестом.
Игуменья подозвала к себе надзирательницу, старую монахиню, и указав на босоногого старика, распорядилась, чтобы та после обедни предоставила ему место для ночлега.
— Это юродивый, божий человек. Ему покой нужен с дороги…
— Слушаюсь, матушка, — низко поклонилась надзирательница.
Игуменья, поддерживаемая под руку келейницей, неторопливо направилась к церкви… Вот она уже поднялась по ступенькам на паперть. Из-под черной, слегка приподнятой мантии были видны стройные ноги в бархатных башмачках, расшитых серебром. С высокого клобука почти до земли спускалась темная кисея.
У входа толпа богомольцев расступилась. Шагая по каменному скользкому полу, выстланному узорчатыми метлахскими плитками, игуменья приблизилась к амвону[31], повернула голову и, посмотрев вокруг, прошла к стасидии[32], своему месту, осенила себя крестом, села… В черных смеженных ее глазах сквозила усталость, но она держалась бодро, и эта бодрость передавалась всем богомольцам, собравшимся в церкви…
Из алтаря вышел священник с мясистым подбородком и фиолетово-багровым тучным лицом. Сияя золотистой ризой и епитрахилью[33], он взмахнул дымящим кадилом и начал службу.
Хор рясофорных монахинь и послушниц, одетых в черное, находился вверху, на правом клиросе. Туда поднялась и Соня.
Запели высокими голосами:
